Приключения Конана-варвара (сборник)

Итак, он следовал за Запораво с мечом в руке и жаждой в сердце, пока не вышел на ровную площадку на вершине холма, окруженную высокими деревьями, меж стволов которых виднелись поросшие травой склоны, теряющиеся в голубой дымке вдали. На середине площадки стоял Запораво; почувствовав, что за ним следят, капитан резко обернулся, положив руку на эфес меча.

Буканьер выругался:

– Собака, почему ты следишь за мной?

– Ты что, сошел с ума, если не понимаешь? – рассмеялся Конан, быстро приближаясь к своему бывшему командиру. Губы его улыбались, а в синих глазах плясали жаркие искры.

Изрыгая богохульства, Запораво выхватил меч из ножен, и сталь зазвенела о сталь, когда бараханец бесстрашно атаковал его. Клинок Конана выписывал сверкающие круги смерти над его головой.

Запораво был ветераном тысяч боев на море и на суше. Во всем мире не найти было другого человека, столь же искушенного в искусстве владения мечом. Но и он еще никогда не сталкивался с клинком, который направляла рука со стальными мускулами, рука воина, вскормленного в диких землях за пределами цивилизованного мира. Его искусству бойца противостояли быстрота и сила, не свойственные цивилизованному человеку. Манера ведения боя у Конана отличалась чрезвычайным своеобразием, но при этом была врожденной и интуитивной, как у лесного волка. Обманные движения меча оказались столь же бесполезными против дикой ярости, как и умение чемпиона по боксу – против нападающей пантеры.

Запораво сражался за свою жизнь так, как никогда раньше. Напрягая все силы, чтобы парировать выпады меча противника, сыпавшиеся на него с быстротой молнии, он пропустил удар по собственному лезвию у самого эфеса и тут же ощутил, как онемела его рука до самого плеча. За этим ударом последовал стремительный выпад, нанесенный с такой силой, что лезвие клинка пробило его кольчугу, словно та была сделана из бумаги, разорвало ребра и пронзило ему сердце. Губы капитана искривились в болезненной гримасе, но, верный себе до последнего вздоха, он не издал ни звука. Он умер еще до того, как его тело тяжело рухнуло на примятую траву, разбрызгивая алые капли крови, сверкающие подобно крошечным рубинам в лучах полуденного солнца.

Конан стряхнул алые капли со своего меча, широко улыбнулся в неподдельной радости и потянулся, как большая кошка, – и вдруг замер, а выражение удовлетворения на его лице сменилось ошеломлением. Он стоял неподвижно, как статуя, держа меч в опущенной руке.

Подняв глаза от простертого у его ног тела поверженного врага, он рассеянным взором обвел стену окружающих деревьев и покатые склоны за ними. Он увидел нечто невероятное – невозможное и необъяснимое. На склоне далекого холма появилась обнаженная фигура чернокожего, которая несла на плече такую же обнаженную фигуру, только белую. Призрак исчез столь же внезапно, как и появился, оставив Конана недоумевать, уж не обманывает ли его зрение.

Пират вздрогнул и стряхнул с себя оцепенение. Он неуверенно взглянул в ту сторону, откуда пришел, и выругался. Он был ошеломлен, даже растерян – если это слово можно применить к человеку с такими железными нервами, как у него. Посреди экзотического пейзажа возник странный и блуждающий призрак. Конан не усомнился ни в собственном здравомыслии, ни в своем зрении. Он знал, что минуту назад видел нечто чуждое этому миру и необъяснимое: сам факт появления чернокожей фигуры, бегущей по гребню холма с белым пленником на плече, казался достаточно странным и даже диким, но при этом чернокожий был еще и неестественно высок.

С сомнением покачав головой, Конан зашагал туда, где только что видел фигуру незнакомца. Он не думал о том, правильно ли поступает; в нем заговорило любопытство, и он отправился на разведку.

Склоны, поросшие травой и деревьями, ложились ему под ноги. Они постепенно повышались, а сам он с монотонной и удручающей регулярностью то поднимался, то опускался по пологим скатам. Попадавшиеся ему на пути неглубокие ложбины и россыпи округлых валунов казались бесконечными. Но вот наконец он поднялся, очевидно, на самую высокую точку на острове и замер, увидев впереди зеленые сверкающие стены и башни, которые настолько хорошо сливались с окружающим пейзажем, что оставались совершенно неразличимыми с любого другого места, кроме того, где стоял он.