Приключения Лэндо Калриссиана 1: Ландо Калриссиан и Арфа Души народа шару

Ну нет, так просто он им не дастся! Он кивнул в подтверждение самому себе и только тогда обнаружил слезы, замерзшие на щеках. Он все еще чувствовал ноги, хоть и предпочел бы, чтобы они онемели; боль сбивала с толку не меньше холода. А если ощущения в ступнях не пропали, то он должен суметь почувствовать и пальцы рук. Они, конечно, тоже замерзли, но их защищали его тело, скудная одежда, которую ему оставили, и дерево.

Дерево.

Ствол, будто сделанный из стекла, походил на глыбу льда, которую прислонили к спине. Над головой удивительно правильные ветви становились прозрачными там, где они попадали в лунный свет. Калриссиан потряс головой, и что-то поменялось. Он сделал вялую попытку сообразить, что стало не так. Сердце остановилось? Вроде нет. Он все еще дышал — правда, теперь, когда он подумал об этом, стало требоваться усилие, чтобы не задохнуться. Лучше бы он забыл и снова начал дышать инстинктивно.

Вот оно что! Сам того не замечая, он что-то делал пальцами рук. Почему-то болели кончики. Он что, отморозил и их? Не должен бы… впрочем, слово «должен» в нынешней ситуации звучало глупо. Он вообще не должен быть здесь, привязанный к дереву, которое высасывает его разум. Он должен… должен быть… Так что он должен был бы делать? Что-то насчет длинных коридоров и красивых женщин и… и… чип-карт! И что он стал, бы делать с чип-картами?

В попытках вспомнить он не заметил, что его руки снова дергают потертую ткань вокруг запястий, выдирая по ниточке.

* * *

Все начинается с металлического пятиугольника тридцати сантиметров в диаметре толщиной восемь сантиметров по краям и шестнадцати в округлом центре, где находится линза, багровая, величиной с ладонь человека. И темная. Темная, хотя ей полагается гореть мягким теплым светом. Темная, как у того, кто умер.

По краям бегут швы. Под каждым — кольца в сантиметр толщиной соединяются с другими такими же в длинную червеподобную трубку, плавно сужающуюся к концу. Щупальца выглядят зловеще, их полированная до блеска поверхность отражает искаженную картинку морозных лун и жестоких звезд, они неподвижны, беспорядочно переплетены. Почти из каждого шва, изо всех щелей под всевозможными углами торчат грубо заточенные палки. В разрывах тонкого металла проступила густая полупрозрачная жидкость. Капли ее катятся по округлым гладким поверхностям в песок. Вниз, вниз по покореженным изгибам, а потом срываются в воздух.

В метре от торса каждая трубка разветвляется на пять узких пальцев. Обычно они соединены и кажутся единым щупальцем, скрывая в каждой «ладони» крошечную оптическую линзу, копию «глаза» на торсе. Сейчас они растопырены, может быть, по случайности, а может, в предсмертной агонии. Только механическое разумное существо способно отличить одно от другого, но они по большей части молчаливы, не сентиментальны и не станут распространяться о том, какова для машины смерть. Возможно, подобно тем, кто их создал, они не знают и не узнают до наступления трагичного момента, но и тогда не смогут передать ощущения кому бы то ни было. Возможно, для них существует та же загадка, что и для всех прочих. Возможно.

Каждый тонкий палец в свою очередь разделен на тончайшие сочленения, крошечные, как детали в наручных механических часах. Еще через несколько сантиметров пальцы вновь разделяются, но этого никто и никогда не замечает. Суставы продолжают уменьшаться, пока не исчезают для невооруженного глаза, но и тогда они продолжаются. Крошечные пальцы на самых кончиках тоньше волоса и прочны, как сплав для обшивки космического корабля. Их структура так же сложна, как любая другая деталь их обладателя. Но в отличие от торса, крупных щупалец и видимых пальцев они слишком малы, чтобы в них могла попасть стрела.

Один из них шевелится. Покачивается взад-вперед сам по себе. Сгибается и разгибается, проверяя возможности. Удлиняется, сокращается, потом обхватывает чужеродный деревянный объект у основания и тянет. Раздается тихий чавкающий звук. Наконец, стрела поддается и выскальзывает из пробоины. Палец выдирает ее и отбрасывает. В других местах идет та же работа. А внутри, где торчат острые куски разодранной обшивки, микроскопические пылинки усердно и медленно возвращают металлическую кожу на место.

* * *

— Банта — зверь лохматый, хоть нет на нем волосья… Его перья уникальны — ищете на нем их зря. Хе-хе-хе!

Ландо зашелся кашлем, поперхнувшись собственным поэтическим гением. Он был разочарован: никто и никогда не услышит его удивительных стихов, правда не мог толком вспомнить почему. Как бы то ни было, ему стало грустно, и он ударился из смеха в слезы.

Его пальцы, тренированные и умелые во всем, что касалось обращения с чип-картами, монетами и ходами в чужие карманы, действовали сами по себе. Они теребили грубую ткань, которая связывала запястья и грозила лишить их кровообращения.

— Губернатор Раф четвертой толще поперек себя он… волосы щетиной, руки как дубины, он похож на., вымя? Племя? Знамя? Тебя? Тебя! Похож на тебя, старик, он в точности похож на тебя!