Приключения майора Пронина

Очутился на свежем воздухе, вдохнул его полной грудью, и так мне все показалось кругом хорошо. Звезды светят, девки где-то вдали песни поют, и даже ночь вовсе не такая темная, как была недавно.

Дошел обратно до церкви. Виктора еще не было. Прибегает запыхавшийся.

— У Кирьякова они, — говорит. — Там что-то много народу собралось. Мужиков восемь.

— Веди-ка меня туда, — говорю.

Повел меня Виктор крутогорскими переулками. Дом Кирьякова почти на окраине стоял, и улица на городскую не походила — широкая, немощеная, как в деревне. За домами поле начинается, а дальше — лес. Дом у Кирьякова одноэтажный, деревянный, но из доброго теса сложен, под железо, с большими окнами, и высоким забором огорожен. В окнах свет горит, во дворе собака брешет.

— Здесь они, — говорит Виктор.

Подтянулся я на руках, взглянул через забор. Собака в глубине двора цепью позвякивает, не спустили ее, посторонние в доме есть. В окно видно, что в комнате за столом люди сидят и закусывают.

Эх, думаю, когда они еще так соберутся? Лови их потом всех порознь по городу…

— А ну, — говорю Виктору, — лети к Васильеву. Пускай приезжают, берут. А я покараулю.

Виктор убежал, я на всякий случай к соседнему дому в тень отошел. Стою, заглядываю через забор, нетерпение меня мучает…

И вдруг слышу позади себя ласковый голос:

— Интересуетесь нашей жизнью, товарищ Пронин?

Повернулся я: стоит передо мной Губинский и рядом с ним два парня — медведи, а не люди, каждый косая сажень в плечах.

— Да так, — говорю, — загляделся. Гулял по городу. Именины там, что ли?

— Да нет, — говорит Губинский. — Здесь Кирьяков живет. У него всегда люди собираются. Он сказки, сказывать любит. А тут еще приезжий один зашел, записать их хочет. Нарочно для этого ездит. Песнями интересуется, былями… Да вам не угодно ли зайти?

— В другой раз как-нибудь, — говорю. — Поздно уж.

— Ничего не поздно, — отвечает Губинский. — Хозяин рад будет. Право слово, зайдемте.

— Спать хочется, — говорю. — В другой раз.

— Идемте, идемте, — зовет Губинский…

Вижу — не уйти мне от них. Встали парни с боков у меня, — не пойду, так поднимут и унесут.

— Если уж вы так настаиваете, — пойдемте, — говорю.

Подошли к калитке. Калитка заперта. Застучал Губинский, как-то не по-простому, с перерывами. Условный стук, конечно.

Выходит кто-то из дома, отодвигает засов, открывает калитку, — показывается невысокий человек, немолодой, с бородкой.

— А я к тебе, Павел Федорович, гостя привел, — говорит Губинский. — Сказки твои пришли слушать.

— Что ж, милости просим, — отвечает хозяин. — Гостям всегда рады.

Запер калитку… Иду один в логово к зверю, и не могу не идти.

Заходим в горницу. Под потолком керосиновая лампа висит. За столом люди сидят. Действительно, человек семь или восемь. Лица сытые, одеты прилично. По облику зажиточные обыватели. Среди них только приезжий этот самый выделяется, — и одет по-другому, и лицо интеллигентное. На столе бутылка водки, закуска, но по окружающим незаметно, чтобы они много выпили.

— Вот еще одного гостя привел — товарищ Пронин, — называет меня Губинский.

— Вы уж лучше скажите нам, как вас по имени-отчеству величать? — спрашивает хозяин.

— Иван Николаевич, — говорю.

— Вот и хорошо, — отвечает он. — Будьте как дома, присаживайтесь.

Вижу, рассматривают меня.

— Где это вы так выгваздались? — спрашивает Губинский с насмешечкой. — Точно где пьяный на земле валялись. Упали, что ли?

— Поскользнулся, — говорю, а самого досада точит, — понимаю ведь, что он надо мной издевается, сдерживаю себя.

Поздоровался я со всеми за руку, как полагается, сел. Наливают мне в рюмку водки, пододвигают студень.

— Спасибо, — говорю. — Напрасно беспокоитесь.

— Благодарить после будете, — говорит хозяин. — Кушайте.

— А ты продолжай, продолжай, Павел Федорович, — говорит Губинский. — Мы ведь для того и зашли, чтобы тебя послушать.

— В таком разе я спервоначалу скажу, — говорит Кирьяков. — Другие не посетуют. А то Ивану Николаевичу неинтересно будет.

Все идет мирно и приятно. Придвигаю тарелку со студнем, накладываю хрена из стакана, беру ломоть хлеба… Что-то дальше будет?

— Я тут один уральский сказ сказываю, — обращается ко мне Кирьяков. — В старину еще наши мастеровые сложили. О том, как черт с кузнецом местами меняться задумали. Вот начнет кузнец работать в кузнице, наломает себе бока за четырнадцать часов, постоит у огня, перемажется весь черной сажей и впрямь на черта станет походить. Ну, а потом куда кузнецу деваться, кроме как в кабак? Кто тогда не пил, — тогда каждый пил. Придет кузнец в кабак, напьется в долг пьяным и начнет буянить. Тут его кабатчик за шиворот да на улицу: — Проваливай, черт грязный! — А сам лишнюю полтину в книжку за кузнецом запишет. Пойдет кузнец домой. Болит у него сердце, на всех серчает и кроет почем зря приказчиков, хозяина, кабатчика, одним словом, всех чертей, которые у него из жил кровь тянут. Много побасок про эту жизнь сложено, а говорить их боялись. Неровен час, услышит гад какой и донесет приказчику. Вот одну из них я и сказываю…