Приключения Мишки Босякова, кучера второй пожарной части

— Семен Григорьевич стал дедушкой? — подскочил спросонья адвокат и схватился за брюки, которые начали сползать.

На другой день в городской газете был напечатан фельетон. Приятели адвоката оказались журналистами и, не пожалев своего друга, так расписали историю с брюками, что бедняге Валентину Степановичу хоть иди и в пруд бросайся.

Правда, Александр Гаврилович, прочитав газету и вспомнив услугу, которую ему оказал адвокат в прошлом, отправился выразить пострадавшему сочувствие. А вернувшись, дождался Мишку и без всяких объяснений указал парню на дверь, не забыв отобрать безрукавый кучерский кафтан, лаковую шляпу с павлиньим пером, плисовые шаровары и сапоги в гармошку.

 

 

II. ТОЖЕ МНЕ ФЕДЬКА ШАЛЯПИН!

 

Старший топорник второй пожарной части Геннадий Сидорович Рожин собирался на вечернее дежурство. Сегодня была его очередь идти в общественный Разгуляевский сад и стоять за кулисами деревянного театрика во время представления.

Разгуляевский сад и Разгуляевский дом, некогда принадлежавшие богатому золотопромышленнику, считались в городе местами историческими. Теперь же в белом с колоннадой дворцового типа здании помещался штаб какой-то стрелковой бригады, а в саду устраивались ежедневные гулянья то в пользу казачьих войск, то в пользу офицерских «батальонов смерти», то в пользу местного благотворительного дамского общества.

Геннадий Сидорович любил ходить в Разгуляевку, как запросто называли горожане Разгуляевский сад. Это была одна из немногих возможностей хоть «а некоторое время освободиться от придирок и ругани брандмейстера Стяжкина.

Стяжкин в городе появился недавно, прибыл из Сибири вместе с белыми. До него должность брандмейстера второй части занимал уже более десяти лет Африкан Алексеевич Мартынов. Но Мартынов отказался выводить пожарный обоз на торжественный парад в честь освободителей и был арестован.

Назначенный брандмейстером Стяжкин завел, с благословения военной комендатуры, среди подчиненных такие порядки, каких они, пожалуй, и прежде не знали. Никто теперь не имел права покидать часть без его личного разрешения. Даже в воскресенье Стяжкин выдавал увольнительные всего лишь двум-трем, да и то, если был в хорошем настроении. Ну, а коли вставал не с той ноги, — берегись: не то что в отпуск, даже к воротам подойти не разрешит.

На пожар Стяжкин, как и положено брандмейстеру, мчался впереди обоза в небольшой пролетке. Но на месте ему не сиделось, в блестящей посеребренной каске с огромным гребнем он всегда красовался в полный рост, держась правой рукой за плечо кучера.

Нынче брандмейстер ходил злой-презлой и в ближайшее воскресенье никого в город не отпустил. Поэтому все пожарные второй части завидовали Геннадию Сидоровичу: любой из них много бы дал, чтобы пойти сегодня на дежурство.

После представления Геннадий Сидорович, убедившись, что в театре ничего не горит и не тлеет, попрощался со сторожем и направился в часть.

...По центральным аллеям Разгуляевки, освещенным цветными электрическими гирляндами, прогуливались офицеры с дамами. Изредка мелькали пиджаки и сюртуки штатских. Пары двигались бесконечными лентами, смеялись, перебрасывались фразами, слышалась ломаная русская речь.

Недалеко от лестницы, ведущей на открытую веранду ресторана, под фонарем маячила фигура невзрачного парнишки. Протягивая руку, он выводил какой-то жалобный мотив.

—  Пошел вон, попрошай! — заорал, размахивая салфеткой, рыжий официант, появившийся на лестнице. — Гляди, дождешься: ошпарю кипятком... Тоже мне Федька Шаляпин!.. Ну, считаю до трех... Раз!..

Парнишка, крикнув в ответ что-то злое, быстро побежал в темную боковую аллею, куда направлялся и Геннадий Сидорович.

— Вот так история! — шепнул про себя старший топорник.— Неужто это сын Евлахи Босякова?

С Евлампием Босяковым Геннадий Сидорович в молодые годы частенько сиживал в базарном трактире «Черногория». Поэтому, прибавив сейчас шаг, пожарный нагнал неудачливого певца и, положив руку на его плечо, нарочно строгим голосом произнес:

— Не обознался, Босяков-меньшой?

От неожиданности Мишка вздрогнул и хотел юркнуть в кусты, «о Геннадий Сидорович уже без прежней строгости ласково шепнул:

— Не пужайся, чудак человек! Я же тебя помню, знаешь, с каких пор?

— Не знаю, — испуганно прошептал Мишка, продолжая отступать к кустам.

— Без порток ты по улицам разгуливал...

— Чё смеяться-то, — обиженно шмыгнул носом Мишка, подозрительно всматриваясь в старшего топорника, — не разгуливал я без порток.

— Разгуливал, — добродушно усмехнулся в усы Геннадий Сидорович,— да еще как... Да ты не горячись: ребенки, они все без порток щеголяют... Ну, а про батю твоего я знаю: на войне погиб. А война ведь, известно, дура, не разбирает, кто немец, кто русский, кто извозчик, кто барин.

Голос пожарного успокаивающе действовал на Мишку, поэтому, осмелев, он с любопытством спросил:

— Вы, дяденька, откуда про нас слыхали?

— Земля слухами полна, — отшутился Геннадий Сидорович и, не отпуская Мишкиного плеча, предложил: — Там в ближней боковинке скамья, пройдем сядем.

— А зачем? — опять насторожился Мишка.