Приключения нетоварища Кемминкза в Стране Советов

поистине великолепное зловоние («им стоило бы давать прищепки тут» говорит Вергилий, защемляя нос) будучи одним-единственным искупляющим моментом этого заведения, в остальном как в гостях в обычном дряном кафе. «Ой, мне нужно вернуться в гостиницу и принять таблетку — живот мой не такой как был раньше: боюсь, дал Вам очень плохое представление о Москве; Вас не надо было сюда вести — ну, думаю, удастся загладить это — покажу Вам мавзолей Ленина»

Осматривание Достопримечательностей

Лозунг всех лозунгов[140]

само по себе бескомпромиссно слабо выглядящее, появляется около заманчивых ворот, сквозь которые мы наталкиваемся на чудеснейшую глыбу почти бестоварищеского пространства: с одного из краев этой глыбы располагается

Л’ский М[141]

строгая пирамидальная композиция из блоков; нечисто математическая игра граней: не вполне жестоко кубическая работа мозга — столь же безроскошная, сколь и явная, не без инфантильности… вроде архитектурный эквивалент «бу, я напугал тебя тогда!» (рядом похороненные мученики[142])

глыба заканчивается у Чего-то сказочного[143]

буйство скрученных соцветий — пучкообразное невозможное завихряется вместе в одном шприцеподобном экстазе: сумасшедшая вещеобразная греза торжественно зазывающая из пространства-времени, фатальная жестикуляция, акробатическая (пронзающая рывок завтрашнего яркой запредельностью вчерашнего) — начисто Субъект, катастрофический; отчетливый, неземной и без страха.

Отрыв меня сущего и этого чуда друг от друга требует усилий со стороны выходящего из строя благодетеля («да, это впечатляет — но Вам стоит увидеть и интерьер, превращенный в Музей Революции[144]; я, честное слово, должен вернуться в гостиницу, пожалуйста, не покидайте меня сейчас; интересно, я отравился? — боже мой, Вы можете поглядеть на это в любое время: тут столько других вещей поважнее»), который все больше смахивает на ходячий труп. Если соединение лучших (бормочу я) частей спирального столбика и ананаса порождает опиум, дай бог! Мы съеживается, держится за живот. «Где я могу отправить телеграмму?» спрашиваю я; опрометчиво добавляя «— моей жене». Он вздрагивает: пошатывается «Ах да — конечно: преданный муж…» «Из гостиницы?» преданно настаиваю я. «Да, но секретарь не будет знать, сколько с Вас брать — лучше идите прямо на почту за углом; там обаятельная женщина, говорящая по-французски и по-немецки и (думаю) немного по-английски — ай! — что ж, мы почти пришли, слава Богу!» «Не тревожьтесь; я не сообщу республике о Вашей ереси» обещаю: на чем Вергилий приходит в себя чтобы выдохнуть «как там в пословице… “как прихватит — молится, а отпустит — и не крестится” — бог ты мой!» «Вот Вы говорите: кстати, у пролетариата есть какие-то отношения с психологией?» «Психологией? А что, Вы не знаете работы Павлова? Одного из столпов —» «Или как у Папы Уотсона[145], звоните змее и показываете колокольчик ребенку. А что Господь Наш Зигмунд Фрейд?» «Ой, а Вы из тех людей? ? Надеюсь, не будете меня анализировать? Пожалуйста, не надо!»

<…>

Подлинный хаос нечеловеческих запахов, веселая беспорядочность шумов, не являющихся словами, милостивая сложность алогичных форм и иррациональных цветов, живое безумное замысловато свободное ощущение дерева и камня, трогательности и земли, приветствую вас мои одинокие ноздри уши плоть дух. Блуждая осторожно среди плотников каменщиков канавокопателей (и подобного рода товарищей, замаскированных под рабочих) мы идем навстречу гибели по направлению к злачноподобной двери — и сталкиваемся с уныло неунывающим гражданином, который тотчас же оказывается личным другом того выдающегося русского-в-Париже прозаика[146], чья (мной лично отправленная) телеграмма не вспугнула брата по литературному цеху. И тут у меня первая незадача; и тут, спрошенный про адрес выдающегося, я спонтанно отвечаю Не знаю но он всегда в Coupole[147] — слова лучше бы оставшиеся не- (сказанными Джоном Бойлом[148]) возвращаются для создания грусти в достатке когда мы считаем их благополучно покинувшими сей мир

— несмотря на это если не однако, вскоре начинаю говорить с кем-то кто мне сразу понравился, кем-то кому я, возможно, понравился и кто определенно любит говорить по-французски, кем-то кто приглашает меня поговорить несколько минут прямо как если бы разговор был совершенно признанной формой отчаянной храбрости; а Вергилий, к его вечной чести я записываю это, наталкивает меня почти зверски на склонного к разговорчивости товарища («увидимся позже: подходите к моему номеру около шести; пойдем на Gahlstook[149] — Галстук, то есть —» и завершая кульминацию «à bientôt»[150]).