Приключения нежной Амелии

Но Жерар не собирался ничего менять в доме, и в дневные часы Оливия передвигалась по обширному дому с тихим равнодушием, от которого временами на Мэмми находила прямо-таки жуть. Никто не мог сказать, о чем думала Оливия, когда часами сидела в каком-нибудь уголке и неподвижно смотрела в пустоту перед собой. Особенно не нравилось Мэмми выражение ее глаз цвета янтаря. Мэмми, разбиравшаяся в таких вещах, втайне подозревала, что Оливия – жрица обряда воду. Конечно же, она прибегла к какому-нибудь запретному волшебству, чтобы приворожить массу Жерара и заставить его влюбиться в нее, Оливию, страстно и без памяти. Другие женщины, с которыми Жерар Дюклюзель был близок после смерти жены, никогда не удостаивались его вторичного внимания, а вот с Оливией дело обстояло иначе. Она постоянно была у всех на виду. Не будь на ее ногтях светлых полумесяцев, а на коже – характерного оттенка, чуть более темного, чем загар, никто бы не посчитал ее метиской. Ни черты ее ровно очерченного лица, ни ее светлые янтарные глаза не выдавали присутствие негритянской крови в ее жилах.

Она была единственной дочерью зажиточного белого, который, желая избавить ее от участи рабыни, направил ее во Францию на воспитание в престижном закрытом пансионате. Она усвоила манеры и речь образованной француженки, и когда вернулась в Сан-Доминго, у отца был под рукой вариант подходящего замужества. Но судьбе было угодно, чтобы за несколько дней до запланированной помолвки он в пьяном виде свалился с лошади и проломил себе череп. А когда Оливия захотела вступить во владение наследством, обнаружилось, что поместье Оранжфорэ погрязло в долгах. Кредиторы настояли на продаже с аукциона дома и земельных угодий, но что самое ужасное, один из них, имевший старые счеты с ее отцом, выведал, что Оливия сама на четверть негритянка, и, стало быть, по своему правовому статусу ничем не отличается от рабыни. Он предъявил свои права на рее и по суду получил красивую и аристократически воспитанную девушку в качестве рабыни. Он почти что силой заставил привести ее к себе и сломил ожесточенное сопротивление, чтобы сорвать те плоды первенства, которыми по-европейски воспитанная девушка вздумала распоряжаться по своему усмотрению. В ту же ночь, наполовину мертвая от отвращения и отчаяния, Оливия вырвалась из объятий своего насильника и попыталась покончить с собой, что и удалось бы ей, если бы о ней не позаботилась старая негритянка-ведунья, служившая при доме ее хозяина. Эта нагонявшая на всех жуть, но сведущая во многих потаенных искусствах женщина выходила Оливию, но та в один час стала другой. Из грациозной, немного замкнутой юной девушки вышла женщина, чье чувство внутренней защищенности ничто не могло более сломить. Ее хозяин дважды приказывал высечь ее, желая сломить ее волю, но всякий раз удары кнута, рассекавшие изумительно гладкую кожу, кажется, даже не воспринимались ею. На прекрасном лице не пошевелился ни единый мускул, а когда ее отвязывали по завершению экзекуции, она вставала и уходила с таким спокойствием, будто ничего и не было.

Постепенно она начала нагонять ужас на своего хозяина и тот, наконец, решился продать рабыню, от которой он теперь ожидал только несчастий. Он перепоручил ее торговцу, который выставил ее на продажу на большом невольничьем рынке в центре столицы. Там ее увидел Жерар Дюклюзель, на которого она произвела такое впечатление, что он не сходя с места выторговал ее, заплатив колоссальные деньги.

Она могла ходить по комнатам Мэзон д'Орфей совершенно свободно, носила модельные платья, специально заказываемые для нее Жераром, и, кажется, единственный смысл своего существования видела в том, чтобы нравиться мужчине, подарившему ей иллюзию достойного человека существования.

Мэмми и Сюзетта были едины в своей нелюбви к Оливии, правда, по разным причинам. Одна боялась утратить свое положение домоправительницы, другая была всего лишь ревнива. Плюс к тому, Сюзетта впитала в себя все предрассудки дочери белого плантатора. Она, например, была сердечно привязана к Мэмми, но никогда не призналась бы в этом. Для нее, как для большинства плантаторов, негр оставался негром, пусть даже кожа у него была белой. Но несмотря на такого рода нелюбовь к себе Оливии суждено было сыграть решающую роль в судьбе Сюзетты.

Сюзетта, глубоко задетая тем злосчастным вечером, на несколько дней прекратила свои вылазки в Буамуатье. Она бродила по дому, бледная, рассеянная, вечно в дурном настроении. Прислуге от нее доставалось и в хвост и в гриву, так что даже Жерар заразился от нее раздражением, и с ворчанием целыми днями скакал на своей лошади по плантации, если только не предпочитал искать утешения в страстных объятиях Оливии, жалуясь ей на капризный и непредсказуемый характер своей единственной дочери.