Приключения одной философской школы

Материализм французских просветителей и религиозность последующих утопистов объясняются также всего лучше не их полемикой, а прямо их классовой психологией. Просветители были идеологами растущей буржуазии, носительницы промышленного прогресса, для которой была естественна материалистическая. т. е. в те времена единственно-научная идеология. Наоборот, утописты были представителями мелкобуржуазного типа (пролетарское мышление было еще только в зародыше), а гибнущая от промышленного прогресса мелкая буржуазия религиозна хотя бы потому, что ей нужно прибежище от жестокой действительности; да и вообще авторитарная психология у нее сохраняется благодаря авторитарному строю отдельного мелкобуржуазного хозяйства, облекающегося в форму «семьи».

Наконец, английские материалисты были таковыми отнюдь не со злости на пуритан. Из английской аристократии увлекалась материализмом ее обуржуазившаяся часть, и это были буржуазные идеологи, идеологи технического прогресса, которому и сами своими научными работами много содействовали[6]. Носители же истинно-аристократических сословных тенденций были в большинстве верными католиками.

По недостатку места, я принужден ограничиться такой беглой характеристикой этих примеров. (Более подробно они разобраны в «Эмпириомонизме», кн. III, стр. XXV–XXX). Во всяком случае, и этого достаточно, чтобы видеть, насколько спорны и шатки основания для теории, нарушающей цельность исторического монизма[7].

Идея внутренней самостоятельности идеологического развития, вообще, нередко выступает у Бельтова и его школы. Когда я прочитал у него в первый раз, что «психология» прогрессивных классов «видоизменяется в направлении тех отношений производства, которыми заменятся со временем старые, отживающие экономические отношения», и что в частности «психология пролетариата приспособляется уже к новым, будущим отношениям производства» (стр. 152), — я предположил тогда, что это просто — неудачный выбор выражения. Я думал, что не может же марксист и материалист серьезно говорить о приспособлении к тому, чего еще нет; это было бы чисто-идеалистическое понятие о развитии. Я истолковывал это (в одной рецензии) таким образом: Идеология пролетариата (Бельтов слово «психология» употребляет как синоним «идеологии», что, конечно, тоже неправильно) приспособляется к собственно пролетарским отношениям производства — товарищеское сотрудничество, — которые теперь господствуют, однако, лишь в трудовой жизни пролетариата, а не в обществе как целом. Но они будут господствовать во всем обществе, когда пролетариат преобразует его; и только в этом смысле они — неудачно, разумеется, — названы «будущими».

Но есть основания думать, что я ошибался в своем оптимистическом истолковании. По крайней мере, некоторые «ученики» школы определенно предъявляют требование, чтобы идеология приспособлялась к будущим отношениям.

Заканчивая свою работу об эмпириомонизме, я рассмотрел ее идеи с точки зрения классовых типов мышления, и пришел к выводу, что он, по существу, соответствуют идеологии пролетариата. В то же время я показал, что изображенная мною картина мира сама в своем строении отражает совокупность социальных отношений современного общества, тех отношений, среди которых живет современный пролетариат. Из этого я делал два вывода. Первый вывод касается исторической истинности мировоззрения: я считаю, что истиной своего времени может быть именно только такое мировоззрение, которое отражает общественный строй этого времени в его целом (конечно, с точки зрения прогрессивных сил этого строя). Второй вывод был тот, что «в этой картине, если считать ее верной для современная познания, едва ли можно ожидать коренных изменений раньше коренного переустройства социальной жизни; ибо данное строение общества должно создавать тенденции к сохранению этой основной познавательной схемы» (стр. 158, «Эмпириомонизм», кн. III).

На это А. Деборин заявляет:

«Но ведь и наоборот, данная познавательная схема должна создавать тенденции к сохранению или оправданию данного строя общества. А потому, г. Богданов, для всякого, кто стремится к коренному переустройству общества, обязательна борьба с вашей познавательной схемой» («Соврем. Жизнь», 1907, I, стр. 260).

Применим логику А. Деборина к теории прибавочной стоимости Маркса. Эта познавательная схема, несомненно, точно отражает определенные отношения современного общества, и потому, на мой взгляд, должна сохранить свою силу, пока не будут коренным образом преобразованы эти отношения, т. е. не будет устранена эксплуатация; ибо эти отношения будут создавать тенденцию к ее сохранению. Но с точки зрения А. Деборина, в таком случае и сама эта схема «должна создавать тенденцию к сохранению или оправданию» данных отношений, — т. е. эксплуатации; а потому «обязательна борьба» с нею. Вывод совершенно неизбежный!