Приключения Оги Марча

И вот в таких условиях я, самозванец, испытывая сильное волнение, пытался преуспеть. Я проводил часы за туалетом, стараясь выглядеть как живая мольба. Молчаливая сосредоточенность и борьба с желанием открыться - это единственное, на что я был способен в моем состоянии жаркой, сильной влюбленности. Но как в легком трепете флажков и красоте гавани, в этой мирной, спокойной картине всегда таится возможность несчастья, так и я, возможно, несмотря на свой благополучный, безмятежный вид, посылал в пространство иные мысли - на пляже, в цветущем саду, в белой с золотом просторной столовой, - и сводились они к тому, что я не прочь удавиться волосами девушки; что-то вроде того. У меня голова кружилась, когда я думал о ее губах, руках, груди, ногах и о том, что между ними. Если она наклонялась, чтобы поднять мяч на теннисном корте, я замирал в фуляровом платке на шее, с бурыми лошадками на зеленом фоне, с концами, изобретательно пропущенными сквозь деревянное кольцо ручной работы, - его в этом сезоне Ренлинг ввел в моду в Эванстоне; я замирал, не в силах вынести такое зрелище, от любовного восхищения ныл живот: так действовал на меня изгиб ее губ, трогательные очертания девичьей попки и надежно защищенный нежный тайник. Возможность любить все это открыла бы мне мир - не пустые, невнятные, далекие, холодные страхи, намеки на них и шепот, а необходимое, оправданное и дарованное радостью бытие. Ведь если бы она заметила меня, поцеловала, обняла, позволила стереть с ее ног пыль корта, ее грязь и пот освободили бы меня от невыносимого обмана и доказали, что нет на свете ничего лживого, оскорбительного или легкомысленного, чего нельзя было бы исправить!

Но вечерами, так и не реализовав свои усилия прошедшим впустую днем, я лежал на полу своей комнаты, одетый для ужина, обреченный терпеть и дальше, снедаемый желанием, и думал: «Как прекрасно существование цветов, комет, звезд, свободных от глупости и неловкости!» Я внимательно отмечал все касавшееся Эстер, желая понять, что заставит ее заинтересоваться мной. Серьезно заинтересоваться. Я хотел, чтобы она заметила меня, позволила ездить с ней верхом, кататься на лодке, как все влюбленные, и ее юные, восхитительные женские прелести еще больше расцвели от моей радости, что она такая, как есть - с этими локотками и сосками, обрисованными свитером. Я заметил, как она неловко держится на корте, стараясь прикрыть груди, и сжимает колени, когда сильно поданный мяч летит через сетку в ее сторону. Все, что мне удалось узнать о ней, не вселяло надежды, и вот я лежал на полу и думал, приоткрыв рот и устремив ввысь загорелое лицо, обожженное желанием. Я понимал, что она знает себе цену и голову просто так не потеряет. Короче говоря, Эстер Фенчел на мои уговоры не поддастся и даже слушать не захочет о потном и запачканном теле на корте.

Тем не менее жизнь никогда еще не была столь яркой - так мне тогда представлялось, - столь замечательной и полной смысла. Да и волнения были чудесные. Я чувствовал, что живу насыщенно, по-настоящему, поскольку именно природа и наслаждение позволяют обрести родной очаг и значимость существования.

Я тоже проявил изобретательность, заговорив со старым Фенчелом - не отцом девушек, а их дядей, для которого минеральные воды были бизнесом. Вступить в контакт с миллионером трудно. Но он водил «паккард» той же модели и цвета, как и у Ренлингов; на подъездной аллее я поставил автомобиль вслед за ним, так что он не сразу понял, какой из двух принадлежит ему, - тут-то я его и поймал. Inter pares [125]. Ведь не мог же он предположить, что владелец такой шикарной машины зарабатывает двадцать пять долларов в неделю? Мы разговорились. Я предложил ему сигару «Перфекто Куин». С улыбкой отказавшись, он сказал, что курит изготовленные по индивидуальному заказу гавайские сигары и хранит их в такой большой коробке, что там поместится даже пистолет, однако при его толщине карман даже не топорщится. Глаза на жирном морщинистом лице толстяка были черными, как семена китайской сливы-личи; седые волосы подстрижены кружком. С трудом верилось, что девушки являлись его наследницами, о чем он поспешил мне сказать, догадавшись, видимо, что аромат моего обаяния не для его тяжелого, расплющенного носа в духе натурщиков Рембрандта, с торчащими из ноздрей седыми волосками и легкими следами пороха. И в этом он был прав. Его интересовало, в какой лиге я играю. Я оставил вопрос без ответа. Никогда не пасую перед родственниками мужского пола - будь они лохи или крутые - и не позволяю отцам или опекунам разрушить мои планы.