Приключения Оги Марча

Моултон был опытным игроком, особенно в покер. Мы играли вначале у Хиларио, но когда тому не понравились наши поздние посиделки, переместились в грязную китайскую харчевню. Вскоре я стал все свое время проводить за картами. Кажется, гуроны некогда считали карты лекарством от ряда болезней. Думаю, какой-то из них страдал и я. Как и Моултон. Он был азартен, и мы бились об заклад, повышали ставки и резались в карты и в стукалку, как он называл бильярд. Мне везло, а кроме того, я умел играть, особенно в покер, пройдя хорошую школу еще у Эйнхорна. Моултон даже сокрушался:

- Вы, братец мой, должно быть, брали уроки у какого- нибудь покерного Капабланки. Вводите меня в заблуждение, блефуя с видом абсолютной невинности! А такой в природе просто не существует.

Он был прав. Я старался быть добродетельным, насколько я эту добродетель понимал. Но ведь мы окружены притворством в его разнообразных и мастерских проявлениях. И если природа вложила в нас инстинкт выживания, тот же самый, что помогает червям и жукам уворачиваться от фараоновой мыши и спасаться от прочих врагов покровительственной окраской, - что ж, вперед, и мы не одиноки!

С Теей я вел себя как ни в чем не бывало, хотя и знал, что мы с ней вступили на путь обмана. И если я не выказывал своего отчаяния, то это был тот же блеф, что и с Моултоном, - хорошая мина при плохой игре, попытка одержать верх, имея на руках одного валета.

И дались ей эти змеи! Что за мысль охотиться на них! Она возвращалась с мешками, от шевеления в которых у меня внутри все содрогалось, сжималось и хотелось сломя голову бежать в уборную. Она так тряслась над этими змеями, что это выглядело уже чистым чудачеством. С ними следовало обращаться бережно, не злить, чтобы они не бились головой о стекло, поскольку от ударов у них во рту образовывались болячки, которые с трудом заживали. Вдобавок между чешуек у них заводились паразиты и их требовалось чистить или протирать дезинфицирующим раствором. Некоторым змеям приходилось впрыскивать в рот эвкалиптовые капли и лечить легкие, потому что они подвержены туберкулезу. Самым ужасным была линька - когда змея мучилась, как при родах, пытаясь вылезти из старой шкуры. Ей было так больно, что даже глаза заволакивало тусклой пленкой. Иногда Тея, взяв щипцы, помогала змее, укрывала ее мокрыми тряпками, чтобы смягчить кожу, а в самых тяжелых случаях бросала в воду, кидая туда же деревянный чурбачок, чтобы измученному пресмыкающемуся, уставшему плавать, было куда преклонить свою плоскую головку. Но зато потом в один прекрасный день змея являлась во всем своем великолепии, и алмазный блеск ее новенькой кожи радовал даже меня, ее врага, и я разглядывал чешуйчатый чехол, который она сбросила, расцветая теперь зеленой лоснящейся свежестью в красных крапинках, похожих на зернышки граната.

Так во взаимных недовольствах проходило время; мне не нравилось все это помешательство на змеях - охота и последующее выхаживание. С одной стороны, змеи, с другой - город в разгар лета, жаркий и шумный. И то и другое меня бесило, но я помалкивал. Она же все допытывалась, когда я поеду с ней поохотиться, но я отнекивался, ссылаясь на то, что еще не совсем поправился. Она глядела на меня с сомнением, и я читал ее мысли: мол, на карты и выпивку здоровья у меня, видимо, хватает, но я и вправду похудел, плохо выгляжу, стал скрытен, и чем же тут можно помочь?

- Не нравится мне эта твоя компания, - сказала она как- то раз.

- Но они хоть не ядовитые, - как бы невзначай бросил я, хотя такой ответ был полон яда.

- Почему бы тебе завтра не поехать со мной? У Талаверы есть для тебя смирная лошадь. Я покажу тебе живописные места. Там красоты удивительные.

- Да, это будет замечательно, когда я лучше себя почувствую.

Я так старался приручить Калигулу, и это было серьезным испытанием для меня. Я потратил на него столько сил, что их уже не осталось. Не мог я, черт подери, разделить с Теей ее энтузиазм и охотиться на змей! Слишком экстремальный способ существования она выбрала, слишком странное занятие, чтобы отдавать ему силы, достойные лучшего применения. Хочешь ловить опасных тварей, стискивать им шеи петлей, держать и выдавливать из них яд? Пожалуйста. Но теперь я окончательно понял, что все это не для меня.

Два дня Тея пропадала в горах. Я услышал, когда она вернулась, но в дом не поднялся. Я был занят игрой у Луфу и не мог встать и уйти. Наутро я встретился с ней в саду. На ней были бриджи и тяжелые башмаки, которые она надевала на охоту за змеями, - крепкие, толстой кожи, которую невозможно прокусить. Судя по бледности, ей нездоровилось. Она хмурилась, явно не выспавшись, и была настроена на резкости. Взгляд предвещал неприятный разговор. Нагретые солнцем волосы, перехваченные красной лентой, подчеркивавшей их черноту, излучали жар.

- Где ты пропадал? - злобно спросила она.

- Я поздно вернулся.

Тея заговорила - сердито, нетерпеливо, в глазах ее стояли слезы, она была так расстроена, что, казалось, вот-вот разрыдается, но этого не произошло - она только как-то странно содрогалась всем телом.