Приключения Оливера Твиста

– А кого хоронят? В записке сказано – Мери Байтон. Кто эти Байтоны? Я никогда не слышал этого имени!

– Упрямый народ, – ответил Бамбл, неодобрительно покачивая головой. – Ах, какой это упрямый народ! И притом как горды!

– Горды? – воскликнул Сауэрберри с усмешкой. – Что вы говорите, мистер Бамбл, откуда же это у них гордость-то взялась? Хоронят на приходский счет – стало быть, невелики птицы!

– В том-то и дело, любезный мистер Сауэрберри: нищие, а горды словно принцы. Мы узнали про них только прошлой ночью. Они бы и совсем к нам не обратились, если бы не одна женщина, которая живет по соседству с ними. Это она прислала к нам сказать, что ее соседка очень плоха, и просила прислать доктора, чтобы посмотреть ее. Доктора в это время не было дома, но его помощник, ловкий малый, послал им сию же минуту лекарство в черной бутылке. И что же вы думаете? Ее муж прислал сказать, что лекарство не подходит к болезни его жены, что она его не примет. Ну, как вам это нравится?! Нет, до чего доходит неблагодарность людей: ему послали лекарство – полезное, крепкое лекарство, которое еще на прошлой неделе давали двум мужикам и одному лодочнику (и с большим успехом, могу вам заметить), да притом еще послали даром, в хорошей бутылке… А этот дерзкий негодяй осмелился прислать его обратно, заявляя, что лекарство не подходит для его жены. Не под-хо-дит!

Говоря это, сторож раскраснелся от негодования, точно индюк, и постучал своей палкой по прилавку.

– Ну-с, а теперь она умерла, и нам все же приходится хоронить ее за свой счет. Прощайте, любезный мистер Сауэрберри, мне пора идти. А вы, пожалуйста, немедля сходите снять мерку для гроба и поторопитесь с похоронами.

Он простился и ушел.

– Пойдем, Оливер, – сказал гробовщик, берясь за шапку. – А ты, Ноэ, побудь за меня в лавке.

* * *

Они очень долго шли по каким-то незнакомым улицам. Наконец Сауэрберри свернул в узкий переулок и, пройдя немного, остановился и стал отыскивать дом глазами.

Это был очень глухой и грязный переулок, где ютилась самая жалкая беднота: высокие дома, стоявшие по обеим сторонам переулка, были очень старыми; краска давно облезла с их стен, штукатурка осыпалась, стекла в окнах были почти все перебиты, а дыры заткнуты тряпьем и залеплены бумагой. Некоторые дома так обветшали, что, казалось, вот-вот упадут и рассыплются. Часть из них была даже подперта новыми деревянными столбами, врытыми в землю.

В некоторых домах внизу прежде были лавки, но теперь окна и двери заколотили досками. На улице стояла непролазная грязь, валялся всякий сор – видно было, что жильцы выливают помои прямо на улицу. Из черных зияющих ворот со дворов несло нестерпимым смрадом.

И в этой грязи жили и копошились люди: из окон то и дело выглядывали лица. Но что это были за лица! Желтые, осунувшиеся, с провалившимися глазами… Голод был постоянным гостем в этом нищенском углу.

Возле одного двора копошились в грязи несколько оборванных ребятишек, и сердце Оливера сжалось, когда он рассмотрел, насколько они худы и слабы. В одном месте под ногами гробовщика прошмыгнула тощая крыса, и Оливер подумал, что даже этим всеядным грызунам здесь поживиться нечем.

Наконец Сауэрберри нашел нужный дом, вошел в него и стал подниматься по лестнице, ощупывая дорогу руками, потому что здесь было совсем темно. Оливер шел следом за ним.

Добравшись до верхней площадки, они постучали в дверь. Им отворила девочка лет пятнадцати. Из отворенной двери веяло сыростью и холодом, как из погреба. В комнате огня не было, но в вечернем сумраке еще можно было что-то рассмотреть.

Худой высокий человек стоял спиной к двери, рядом с ним на стуле сидела сгорбленная седая старуха. Несколько оборванных детей возились в углу, а прямо напротив двери на полу лежало что-то, прикрытое сверху старым одеялом. Оливер вздрогнул и прижался к своему хозяину, догадавшись, что это тело умершей.

В комнате было совсем тихо, даже дети в углу разговаривали между собой шепотом, а худой мужчина и старуха точно застыли на своих местах, и Оливеру казалось, что перед ним не живые люди, а хорошо нарисованная картина.

Старуха смотрела в одну точку и улыбалась странной безумной улыбкой, и при этом глаза ее ярко блестели. Она была очень худа, из-под ее чепца седыми космами выбивались волосы, рот совсем провалился, и два желтых зуба оскалились наружу.

Сауэрберри, поняв, что его не замечают, сделал шаг вперед и кашлянул. Мужчина вздрогнул, обернулся, и вдруг глаза его засверкали гневом. Он бросился к покойнице и закричал с бешенством:

– Не смейте подходить к ней! Прочь отсюда, проклятые! Говорят вам, идите прочь, коли вам жизнь дорога!

– Ну, полно, полно, милый человек, – сказал ему гробовщик успокаивающим тоном, – не волнуйтесь так.

– Убирайтесь отсюда, говорю я вам! – кричал в бешенстве мужчина, размахивая кулаками и топая ногами. – Зачем вы пришли к нам? Я не хочу, чтобы ее хоронили, я не отдам вам ее! Черви будут терзать ее в могиле, а она ведь и без того уже натерпелась!

И он вдруг упал перед умершей на колени, закрыл лицо руками и разрыдался.