Приключения парижанина в Океании

Тем временем лодка обогнула мыс и взяла вправо. Фрике и его спутники пошли в том же направлении, не обращая внимания на препятствия, встречавшиеся на пути. Так шли они несколько часов под палящими лучами солнца, которое накалило базальтовую почву так, что горячо было ногам. Фрике начинал выбиваться из сил, а берег был все также высок и крут, и нигде не было видно местечка, удобного для высадки.

Люди, плывшие в лодке, тоже устали от бесконечного плавания и насилу гребли. Через час должна была наступить ночь, которая в южных странах спускается на землю быстро, налетает, так сказать, вдруг.

Фрике не знал, какому богу молиться, когда лодка наконец остановилась. Послышался голос Андре:

— Фрике, нет ли у тебя веревки длиною метров двадцать пять-тридцать?

— Нет, господин Андре. Зачем вам веревка?

— Ты спустил бы ее нам. Я привязал бы к ней канат, он есть у меня в лодке. Ты с помощью веревки поднял бы канат наверх и прикрепил где-нибудь к утесу. По нему мы поднялись бы к тебе. Скоро ночь, а мы, пожалуй, долго еще не найдем удобного места для высадки.

— Лиана не годится?

— Годится.

— Хорошо. Мой товарищ сходит и принесет ее. Но неужели вам не жалко бросить лодку?

— Мы ее не бросим, — ответил Пьер де Галь. — К лицу ли французскому матросу бросить свой корабль! С чего ты решил? Вот еще! Лодка поднимется вместе с нами.

— На канате?

— На канате.

— Значит, она такая легкая?

— Да, она легка, точно сшита из бархата. Вот увидишь, она взлетит наверх, как перышко.

— Не может быть.

— Давай скорей лиану, полно болтать.

— Ладно, иду.

Фрике объяснил Жану, что нужно сделать, и белый дикарь, взяв каменный топор, гордо подошел к огромному камедному дереву пятидесяти метров высоты и соответствующей толщины. С вершины его свешивался чуть не до земли огромный пучок цепких лиан. Чтобы обрубить их у корня, нужно было взобраться на самую макушку дерева. Фрике с беспокойством ждал, сумеет ли его дикий приятель успешно справиться с этим трудным делом.

Жан Кербегель, сделавшись Кайпуном, приобрел такую ловкость и силу, что с ним могли сравниться в этом лишь очень немногие из природных дикарей. За это он и был выбран в помощники вождя.

Двумя сильными ударами он вырубил в стволе дерева углубление, которое послужило ему первой ступенькой; встав на нее одной ногой, он вырубил немного повыше другое углубление, поставил на него вторую ногу и, продолжая так действовать, быстро поднялся до самой вершины. Фрике, стоя около дерева, с интересом следил за действиями Жана и поспешно отскочил в сторону, лишь только тот издал резкий крик.

С вершины дерева со свистом летела огромная лиана, срезанная Жаном, который с быстротой акробата спускался следом, радуясь, что оказал услугу своему спасителю.

Не теряя времени. Фрике взял лиану, спустил ее в лодку, втащил наверх канат, привязал его к дереву и стал с нетерпением ждать, когда поднимутся его друзья.

Первым взобрался Мажесте. Он сделал это с такой ловкостью, что привел в восторг Жана и дикарей. Честный негр не мог вымолвить ни слова. Он кинулся обнимать Фрике и едва не задушил его в объятиях. Рыдания подступали ему к горлу, по щекам, сверкая, катились крупные горячие слезы.

Настала очередь доктора, который поднялся спокойно, не спеша Его длинное тощее тело с огромными руками и ногами напоминало паука, висящего на паутине.

Дикари глядели на появление белых с нескрываемым изумлением, а когда увидели Ламперрьера, то даже не дали Фрике обнять старого друга. Охваченные благоговейным ужасом, они бросились к ногам доктора, окружили его, точно святую реликвию, и забросали словами, среди которых особенно часто повторялось «Нирро-Ба». Фрике смутно понимал значение этой сцены и кусал себе губы, чтобы не расхохотаться.

— Это ты, Нирро-Ба, брат мой!

— Ты пришел из Виами, о Нирро-Ба! Ты опять будешь охотиться с нами на казуаров!

— Это ты, Нирро-Ба, наш умерший брат!

— Это ты, Нирро-Ба, воскресший под видом белого человека!

Одна женщина с надетым за плечами мешком, от которого несло ужасным зловонием, протолкалась к доктору сквозь толпу, которая охотно расступилась и пропустила ее вперед.

Женщина тревожно окинула доктора взглядом с головы до ног и, по-видимому, осталась довольна осмотром, потому что подняла руки к небу и воскликнула:

— Это ты, Нирро-Ба, мой супруг!

Вслед за этим трое или четверо маленьких Нирро-Ба, совершенно грязных и в высшей степени вонючих, бросились к изумленному доктору, крича пронзительными голосами:

— Это ты, Нирро-Ба, наш отец!

Бедного доктора заласкали, зацеловали. Он был в отчаянии и беспомощно вертел головой.

— Черт знает что такое! Фрике, скажи мне, Христа ради, толком: что они, с ума, что ли, сошли? Что им от меня нужно? Это мне очень напоминает сцену с Барбантоном, когда его провозглашали табу.

— Не совсем так, дорогой доктор. Барбантона объявили святым, а вы просто-напросто очутились в кругу своего семейства.

— Как?

— Очень просто. Эта почтенная дама, таскающая за плечами вонючий мешок с сушеным человеческим мясом…

— Эта женщина?