Приключения Питера Джойса

Когда палач расчистил порядочный круг, он вывел откуда-то к столбу мою приемную мать, держа ее самым галантным образом под руку. В длинной накидке с капюшоном, спущенным на лицо, бабка моя шла твердо и у перекладины стала как статуя: должно быть, вспомнила своих мучеников-пуритан. Я поскорей отвернулся — не смотреть же, как он расстегивает и спускает ей платье до пояса, как привязывает руки к перекладине!

Толпа молчала — не то сочувственно, не то выжидающе. Зато прямо передо мной красовалась обаятельная рожа Тома Черча, глаза в глаза: первый лодырь в деревне, святоша и шут. Под мышкой у него тоже приютилась дубинка, потолще моей, лицо выражало благочестивую скуку, будто он, Том Черч, уж и не знает, что на свете может его отвлечь от мыслей о загробном мире. Он сплюнул мне под ноги и сказал:

— А она еще ничего, твоя старуха… Не пойму только, где у нее хвост.

Это я тоже стерпел. По инструкции Питера.

— Что-то прохладно стало, — куражился Том, подло засматривая мне в глаза: действует или нет? — Хорошенько погрей ей спинку, палач, — не простыла бы!

И оглянулся, выродок, — как приняли его слова? Но кругом неопределенно молчали. Кое-как я пережил и это.

— Ух, белая кожа какая! — взвизгнула старая Тильда Френси. — Покраснеет небось теперь! Не от стыда, так от плетей!

В толпе негромко засмеялись: все знали, что моя бабка вылечила эту самую Тильду от боли в суставах, а в благодарность старуха Френси ославила ее как ведьму. Я все жестоко терплю. Шагах в двадцати от меня Питер и Боб ле Мерсер о чем-то совещались, поглядывая на палача; еще поодаль наш работник Иеремия Кэпл хладнокровно потирал свои тяжелые лапы, — а дальше, по кругу, я видел, стоят парни с болота. Стоят так, словно их кто-то расставил заранее. Вот интересно!

Очевидно, этот некто подал знак, потому что они, все разом, каждый с заостренным колом, мигом вбили их топорами по четырем углам. Поняв, к чему это, толпа зарокотала — поздно: столбы сразу же соединились крепкою веревкою, и у каждого из них стало по два-три человека, кто с дубинкой, кто с топором. Теперь центр четырехугольника с палачом и моей бабкой был наделено отделен от любопытствующих. Питер весело мне кивнул… Вдруг Том Черч, подлец такой, как заорет, как засвистит:

— Обман, фальшивка — сечь не будут!

Надо признать, это здорово было рассчитано. Люди еще не решили, как отнестись к зрелищу — сочувствовать ли, освистывать ли, они были озадачены его небывалой серьезностью — и тут этот злобно-шутовской выкрик! Точно оборвалась цепь, державшая зверя: драка забушевала сразу у всех четырех столбов. Конец моему терпению — и с каким смаком я огрел Тома дубинкой по макушке! Свою-то палицу он успел выдернуть из-под мышки, но отбить удар не изловчился и рухнул прямо в грязь. Однако и мне кто-то так сокрушительно въехал чем-то твердым под ребра, что будь здоров. Вылетев из свалки, гляжу — святой Майкл! — Питер работает клинком! Целую ораву отгоняет от веревок, крестя воздух блестящей сталью; в глазах боевой огонь, на шпаге кровь. «Дубинки, дубинки!» — вопят ученики мастеровых. Какое дубинки — в ход пошли ножи!

Такой драки Стонхилл не видывал, я думаю, со дня основания. Что в это время происходило внутри четырехугольника, судить не берусь, — а вне… точно все черти вырвались из ада. Мерзкие рожи, прямо из преисподней, оскалы ртов, дикие выкрики, гогот, ругань, брызги грязи во все стороны. Кого-то топчут, кто-то кричит не своим голосом. Вдруг — в несколько глоток: «Конные! Конные!»

Конные?!

Остановились. Точно: с холма катился конный отряд. Летел прямо на площадь. На нас. С топотом, свистом, с поднятыми вверх плетками. Толпе сразу было не расступиться, поэтому лошади, доскакав, взвились на дыбы. Что со мной сталось, когда я узнал первого всадника! С вороного испанского жеребца клочьями летела пена. Конь плясал, дрожал мышцами, выкатывал страшный кровавый глаз. Всадника бросало в седле, на его голове чудом держалась огромная широкополая шляпа с красным пером; огненно-рыжие локоны метались на ветру, на ногах — гигантские ботфорты со шпорами, а выше колен — великолепная шелковая юбка, подоткнутая с полным к ней презрением… Леди Элинор Лайнфорт! Вздыбив коня, она выругалась, как лодочник, и крикнула на всю площадь хриплым мужским голосом:

— Что тут творится?!

Стало тихо.

— Ради всех чертей, скажи мне, Патридж, — во что превратился Стонхилл? Ты ответишь мне за все, и прежде всего — за это!

Она ткнула плеткой в сторону столба. Стюард, восседавший на широкозадой фламандской кобыле, принялся что-то объяснять.

— Мне плевать, что они там присудили, — сама от них натерпелась. Напустили судейских полон дом, и те истязают порядочных женщин у сволочи на глазах! Отвязывай! — приказала леди палачу.

Тот заколебался: «Миледи, приговор… « Одним движением выхватив из седельной кобуры пистолет, леди Лайнфорт взвела курок — в мертвом молчании толпы был слышен металлический щелчок — и твердой рукой направила дуло на палача:

— Я не привыкла повторять!

Было очевидно: курок она спустит. Палач повиновался…