Приключения, почерпнутые из моря житейского

И он расположил команду в засаду подле ворот.

– Надо обождать: тут еще не все! главного нет! Вскоре послышались на дороге бубенчики.

– Чу! смотри, ребята!

Тройка неслась по дороге большой рысью.

Это ехал Трифон Исаев с своим спутником Дмитрицким.

Тройка поворотила с дороги влево.

– Это куда? – спросил Дмитрицкий.

– А вот, – начал было Трифон, всматриваясь зоркими глазами в окна постоялого двора; но, не докончив слов, он вдруг перекинулся назад с телеги, хлопнулся на землю и покатился с дороги в траву.

Кони примчались к воротам постоялого двора.

Только что Дмитрицкий соскочил с телеги и оглянулся, где Трифон, – вдруг со всех сторон накинулась на него толпа солдат и мужиков, свалили в грязь на землю и смяли под себя.

– Вот он, злодей! здесь! валяй его! вяжи его! Ага! попал, собака, – кричала вся толпа в один голос.

– Стой! не душить! давай его сюда! – крикнул главный сыщик.

– Вот он, самой-то знатный!… Вот он, убийца-то!… Душегубец! Вяжи его!

– Скрутим, не бойтесь!

– Давай его сюда!

Дмитрицкий не шелохнулся; его измяли, избили; он не понимал, что с ним делается.

Один сильный мужик, скрутив ему назад руки, в дополнение дал ему подзатыльник.

– На-ка, вот тебе милостинка!

– Давай его сюда! – повторил сыщик. – Что, брат, попал?

– Попал, – отвечал Дмитрицкий, – да не знаю куда.

– А вот увидишь, мошенник, разбойник!… Взвалите его на ту же тройку, на которой приехал! Двое со мной, я сам его отвезу!… Шайку его ведите сейчас же!…

– Попал в Тришкин кафтан! – проговорил Дмитрицкий про себя.

Приказание немедленно было исполнено: связанного Дмитрицкого взвалили на телегу; с начальствовавшим экспедицией сели двое солдат, и усталая тройка поскакала обратно в Москву.

– Фу, задушил, черт! – проговорил Дмитрицкий, ворочаясь под солдатом, который засел на него верхом.

– Молчи, собака!

– Кончен бал, Вася! – продолжал он про себя, – попал в мошенники, в Тришки, в разбойники, в воры, в душегубцы!… Этого я не надеялся, не думал! Не хорошо, любезный друг! Не виноват? А кто ж тебя будет оправдывать? Сам? Пустяки, мой милый: и тебе не поверят! Ну! Бог с тобой! Погибай! Кому ты еще нужен? на что?… Разве только на пугало людям посреди площади?… Что ж делать, служи! служи и спиной своей человечеству… оно еще молодо, слов еще не боится… И что, если правду сказать, делал ты в своей жизни? Резал штос, бил карты, душил вино! Просто разбойничал!… Фу! Солдат, в тебе пуд пять с амуницией! право!

– Что, собака, верно не легок показался тебе?

– Нет, ничего; я только так говорю; если ловко, так сиди; ты, брат, славный гнет!

– Молчать! – крикнул сыщик.

– В самом деле, молчать во всяком случае лучше, – продолжал Дмитрицкий.

– Ну! неугомонный пес! – прибавил сыщик, толкнув его ногой.

– Нет, уж угомонился, все надоело: и лежать свиной тушей в телеге надоело, и считать людей людьми надоело, и вы все мне надоели, и проклятая эта ночь надоела… и что еще надоело?

– Молчи! – крикнул солдат.

– О, да ты, брат, продувная голова! – сказал, усмехнувшись, сыщик.

– Знакомый что-то голос!… Где-то я слыхал? – сказал Дмитрицкий, оборачивая голову и всматриваясь в сыщика,

– Что такое? – спросил сыщик.

– Ничего, голос-то ваш как будто знаком мне.

– Мошенник! верно, уж был у меня в руках.

– Нет, не бывал, – отвечал Дмитрицкий, отворотясь, – а припомнил я одного Петруху Фадеева, по прозванью «забубённая голова», который взял меня в науку и учил резать; вот один раз напал он на одного. Мне стало жалко: «Послушай, Петруха, – сказал я, – грех! Его загубим, а жену и детей по миру пустим». – «Вот, смотреть на них, – отвечал Петруха, того пи тронь, да другого не тронь, все будет жалко! Черт с ними!» – «Ну, брат Петруха, ты просто злодей, душегубец, знать тебя не хочу!» – сказал я, да с тех пор и не знался с ним.

– Экие страшные вещи рассказывает! – пришпорил солдат.

– Разговорился, мошенник! молчать, бестия! – проговорил и чиновник, которого задели как будто за живое слова Дмитрицкого. – Убийца, подлец!…

– Петруха-то, чай, получше меня душегуб, а я бы вам указал на него: так бы уж нас вместе с ним в одну палату, на одну цепь.

Сыщик откашлянулся, как будто поперхнувшись, но не отвечал ни слова.

– Пошел! – крикнул он. Тройка поскакала куда следует.

Сыщик в шинели представил Дмитрицкого по принадлежности.

– Честь имею представить самого атамана шайки, своими руками взял, – сказал он.

– Ух! какая рожа! – крикнул пристав, осматривая Дмитрицкого, – так и видно, что убийца!… Что, скольких ты убил на своем веку?…

– Да изрядно-таки; считать не считал, – отвечал Дмитрицкий, смотря пристально в глаза поймавшему его сыщику, – вот, я думаю, они знают.

– Откуда ж мне знать, – проговорил сыщик смутясь. Взор Дмитрицкого напомнил ему что-то, и он содрогнулся

невольно.

– Злодейская рожа! – продолжал пристав. – Весело небось резать?

– Што-с? да как же, весело! Зарежешь, например, такого, как ваша милость, – бесподобное дело!

– Фу, бесчеловечное животное! в кандалы его! Да, покуда здесь, на цепь, в сибирку!