Приключения, почерпнутые из моря житейского

Часов в семь вечера, проезжая мимо дома Памфила Федосеевича, можно было подумать, по необыкновенному освещению комнат, что тут, верно, дело готовится к балу; бумажные люстры, изобретение Воронова, были во всем своем блеске; по углам – лампы на треножниках, по столам – подсвечники. Разодетая Степанида Ильинишна то пройдется по комнатам и смахнет белым своим носовым платком там и сям, по столам и стульям пыль; то побежит в девичью, которая в экстренных случаях обращается всегда в буфет. Сам Памфил Федосеевич, в каком-то павловских времен мундире, похаживает взад и вперед в беспокойном ожидании, осматривается и охорашивается в зеркало. Не должно забыть, что в подражание престарелым вельможам былого времени на нем плисовые сапоги; в одной руке огромная золотая табакерка, в другой – пестрый носовой платок. В этом беспокойстве ожидания гостей – вельмож нового века, и сверх того литераторов, он почувствовал всю необходимость ассистента и досадовал на себя, что не сказал Лукьяну Анисимовичу, чтоб приехал пораньше. Но Лукьян Анисимович, легок на помине, явился вовремя, также в мундире, но девятнадцатого столетия, с двумя коротенькими, разъехавшимися и оттопырившимися острыми фалдами сзади, в один ряд пуговиц спереди, с удушливым воротником.

– Ну, рад, что вы приехали, Лукьян Анисимович, а то меня уж скука взяла.

– Э, как вы примундирились, Памфил Федосеевич. Да ведь я бог знает с каких пор не видывал вас в мундире!

– А что, а? Тряхнул стариной!

– Славно, ей-богу, славно; а правду сказать, прежние мундиры как-то гораздо почтительнее.

_ Чу! Кто-то, кажется, приехал!

– Кто-то приехал!

_ Где ж Миша? Что он нейдет сюда? Иван, позови, братец,

Мишу!

_ Сейчас-с, фрак изволят надевать.

_ Степанида Ильинишна! Кто-то уж приехал!

– Неужели? Встречай же! Да где же Миша? Скажите-ему! Степанида Ильинишна села в гостиной, а Памфил Федосеевич вышел в сопровождении Лукьяна Анисимовича в залу.

В передней раздалось вдруг несколько юношеских голосов:

– Дома Лычков? – А! и ты приехал? Куда ж к нему? – Сюда, наверх? – А! здравствуй. Не рано ли? Я прямо из канцелярии: дело, братец, черт бы драл, думал до полночи задержит!

– Что ж это? Кто это? где ж Миша? – повторял Памфил Федосеевич, слыша, что восклицания вперебой все глуше и глуше, и только крикливые голоса и топанье стали раздаваться над потолком.

– Да что ж это за дурак Миша? Увел их к себе вверх, – продолжал Памфил Федосеевич, воротясь в гостиную. – Вверх ушли, матушка!

– Ах, батюшка, да придут!

– Чу! Кто-то еще приехал!

Снова в передней шум, говор, и снова все ушло вверх.

Еще кто-то приехал, и еще, и еще; над залой и гостиной такая топотня, что ужас.

Степанида Ильинишна не усидела, выбежала в залу, где Памфил Федосеевич и Лукьян Анисимович стояли в недоумении.

– Это бог знает что! – вскричала было Степанида Ильинишна, – там черти возятся!

Вдруг кто-то подъехал, Степанида Ильинишна бросилась в гостиную, дверь отворилась.

– А! Григорий Иванович!…

Вслед за Григорьем Ивановичем вошла, в огромных белокурых локонах, полная томная луна, водруженная на гибкий, зыблющийся стан, в раздутом шелковом платье, на крепко накрахмаленной шумящей юбке.

– Домна Яковлевна, – сказал Григорий Иванович, – известная по своим сочинениям…

– Ах!… За счастье поставляем, что вы сделали честь пожаловать; покорнейше прошу… Степанида Ильинишна!. Вот… Григорий Иванович сделал нам удовольствие…

– Я желала познакомиться с вами… Я так много слышала… – произнесла дева-поэт, приседая перед Степанидой Ильинишной.

– Очень приятно, очень нам приятно… Покорнейше прошу… Вы проводите также время в стихотворениях?

– Да-с, это любимое мое занятие.

– Это очень приятное занятие…

– Да-с, имея способность, нельзя жертвовать ею для каких-нибудь пошлостей…

Домна Яковлевна не успела кончить речи, как вошел Иван и дал знак барыне, что, дескать, кое-что нужно сказать.

– Извините, – сказала Степанида Ильинишна, выходя. – Что тебе?

– Михайло Памфилович приказал подавать чай.

– Это что! Чай? Кому?

– Да там много гостей у Михаила Памфиловича. – Что ж это он туда их завел? А?

– Не могу знать-с; только там их очень много; такие все бойкие господа.

– Скажи Мише, что здесь…

– Кто-то приехал! – сказал Иван, побежав в переднюю. Приехали Гуровы, знакомые, а потом еще знакомые, а вслед

за этими знакомыми Саломея Петровна.

– У вас вечер литературный, Степанида Ильинишна? У вас будет известный поэт, – сказала Саломея.

– Да-с, литературный.

– Неужели? Ах, боже мой, мы и не знали!

– Ах, Памфил Федосеевич! Что это значит, что вы в таком параде?

– Да как же, нельзя иначе.

– Так прикажете подать чай, сударыня? – повторил вопрос слуга.

– Подождать! Здесь подадут.

– Да барин три раза уже присылал.

– Где же Михайло Памфилович? – спросила Саломея Петровна.

– Позови Мишу!

В гостиной происходило уже тара-бара. Дева-поэт смотрела на всю толпу молча, презрительно и, видя, что тут дело идет не о поэзии, подозвала Григория Ивановича и спросила его: «Это-то литераторы?»

– Нет-с, они все наверху.

– Что ж мы туда нейдем?

– Как можно-с!

– Да что ж, они придут?

– Я полагаю-с.