– Говори, говори, чёрт пейсатый, говори всё, как было! Всё до малейшего! Утаишь чего – до смерти запорю!
– Ну, так вот, мало им стало Настеньки, пошли они по дому шастать, баб, молодух искать. А я свою жену Сару, да доню свою, Рахелечку, приказал у погребе запрятать. Да видать плохо спрятал, али подсказал кто, не знаю. А только князь Меньшиков пронюхал, да и вытащил их из погребу. Схватили они Рахелечку мою, маленькую, ей годков было тогда всего 12, и к царю подводят. А он и её, маленькую такую, ребёночка моего, кровиночку мою, своим огромным поцем и снасильничал. Меня держали за руки два солдата, а Сара бросилась дитя своё спасать, так князь Меньшиков её на глазах у меня и зарубил. А потом Рахелечку пустили по кругу, но я уж сознание потерял и ничего не помню. А они все хохочут, пьяные по столам прыгают. Потом начали соревноваться, кто дальше всех помочиться…
– Ну а дале, с моими-то что произошло? – Алёха был белее снега. Кулаки его сжаты до крови. Налил стакан и одним залпом опрокинул.
– А Настеньку вашу повезли они у церкву и повенчали там с шутом, с карлой ихним, Франклем Иосифом – выкрестом австрийским. Тут же собрались и поехали далее. Оставили разор и трупы после себя. А Настеньку с собой забрали. Барин, позволь перерваться, нету сил говорить более?
Алёха налил стакан и протянул Хаиму.
– Пей, пей Хаимка, полегчает могёт быть.
– Да я уже и ничего, вот Рахелька моя и внучок мой Ионатан, спасают от горя… Да и работа отвлекает… Лучше бы ты, барин, выпей – полегчает. Я ведь по первой-то тоже было запил. Как жена ваша, Татиана Макаровна с горя померла, так я и запил по-страшному. Так евреи не пьют и не пили никогда, скажу я вам. Но потом надо было хозяйство в порядок привести, пока народ не разбежался. Знал, ведь, что перед тобою ответ держать придется.
Помолчали. Алёха одним залпом опрокинул стакан, капустой зажевал, кулачищами по столу брякнул, да головою завертел…
– Да уж, садануло нас с тобою, Фимка, аж по самые не могу. Да, жизнь… Так что же дале делать будем? Ответствуй мне, ты, нация умников! Мстить надо быть, али как? Кишки бы выпустить супостатам да на кочергу горячую намотать, а, как ты думаешь?
– Барин, очнись, приди в рассудок, ты кому мстить задумал? Самому государю, ныне Императору нашему, российскому?
– Да хочь и ему самому! От длани моей казацкой ни одна тварь боле уж не уйдет! А вторым на кол пойдёт хуесос евойный, Сашка Меньшиков! Я уж ему жопу-то его, вместилище царское, вспорю, ажныть по самый гланды…
Алёха всё более и более распалялся, изо рта потекла пена, рванул ворот, задохнулся, вскочил, завыл, саблю со стены сорвал и на Хаима. В нескольких миллиметрах от головы его рука остановилась. Алёха схватился за голову и повалился на ковёр. В комнату вбежала Рахель, дочь Хаима. Расстегнули барину ворот, обнажили грудь его, покрытую седыми волосами и обильными шрамами.
– Дыши, барин, дыши! – Хаим давил на грудь Алёхину. Вдруг Рахель внезапно припала губами к шраму, что тянулся от правого плеча к пупку. Алёха приоткрыл глаза, потом вдруг обмяк и спокойно засопел. Кризис миновал. Хаим вопросительно взглянул на Рахель. Она зарделась, закрыла лицо платком и побежала из горницы.
– Рахелька, ты что, с ума уже совсем свихнулась?!
Утром Алёха продолжил пить. Пил он и второй день, и третий, из дома не выходил. Утром как садился, сажал рядом Хаима и заставлял пить вместе с собой. Прислуживали им Рахель и иногда дворовая девка Анфиса.