Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого (СИ)

– Я так полагаю, Ваше Величество, что мы, Россия, не Европа, и никогда ею не сможем быть. У нас другая гиштория, другой народ, вернее народы. Но мы и не Восток. Мы Россия, мы – это целый континент. И к нам все народы тянуться будут, аки к солнцу, ежели свет правды и справедливости нести будем. Ведь Европа вся по крови почти одно и тож. Всё немцы, германцы то бишь. Что французы, что голландцы – суть один народ. А у нас все разные, и все хотят в России жить. И православные и басурмане, и ляхи и жиды. Всем она, Россия твоя, стала матерью. Я думаю так. Уж не прогневайся, батюшка.

– Что ж ты, поганец черномордый, мечту мою убиваешь! Я так мечтал, что бы Россия стала Европою! Но давно уж понял, и ты сказал правду, сказал, что я сам уже понял. Молодца, Абрашенька! Я так рад, что смог воспитать такого сына! Это мне зачтётся на том свете, за все грехи мои кровавые…

Рассудительность и глубина понимания Абрамом государственных дел поразили Петра. «Сразу видать – моя кровь, умница, и скромен, не кичиться своим умом. Такого и в канцлеры определить не в убыток – подумал про себя Пётр.

Он приказал явиться Абраму в это же время и на следующий день.

В этот же день, уже в полночь, когда государь спал, в рабочем кабинете у императрицы, Екатерины Алексеевны, собрались для обсуждения текущих дел Меньшиков и Пётр Толстой. Был также приглашён и Алексей Синельник, для отчёту положения дел в гвардии и обсуждения дальнейших планов, как бы Тайная Вечеря. Императрица отослала всех своих слуг и фрейлин (большая часть которых шпионили за нею, будучи завербованными Ягужинским).

Мутно горели и чадили свечи в золотых, массивных подсвечниках, озаряя тусклым светом высокую залу. Кабинет был обставлен безвкусно роскошной, разнотипной и массивной италианской мебелью, резные столики, массивные бюро, пуфики и диванчики. Окна завешены пурпурными бархатными шторами. На стенах висели картины великих голландских и итальянских мастеров. В углах горели печи, дрова потрескивая, плохо обогревая кабинет. Вся эта роскошь диссонировала с обликом обитателей. Это были простые крестьянские лица, на которых напялили европейское платье. Парики им шли, как клоунские колпаки, а роскошный наряд Екатерины резко контрастировал с её необъятной, невероятно расплывшейся фигурой и потным красным лицом, с пробивающимися чёрными усиками. Толстой неустанно дымил своей голландской трубкой, дополняя эту адскую картину клубами сизого и вонючего дыма.

Разговор был не долгим и очень напряжённым.

– Батюшка, Александр Данилович, друг любезный, а не рискуем – ли мы попасть в гнев Петечкин? Ведь он давеча на поправку пошёл уж. Ох и рискуем же мы! Ох страшно! Как поправиться, да прознает про наши дела? Ой быть нам всем на плахе! Али на виселице висеть…!

– Государыня, мы уж таких делов наворотили, что нету нам пути назад Неужто батюшка Мин Херц, простит тебе и мне, что мы содеяли. Я уж и всю казну на себя перевёл, да и гвардия мне подчинена стала. Ведь так, казак? Моя гвардия уже стала, али какие сомнения имеются? Правду кажи! Сейчас каждая промашка обернётся нам всем пыточной да плахой. Не должен, не может государь из болезни выйтить! Не можем мы себе ентово позволить. Ведь жизню свою защищаем!

– Ой боязно мне, Сашенька, Александр Данилович, ой боязно! Обскажи, как дела обстоят в полках-то наших доблестных? Все ли оне на нашей стороне будут, или есть сомнения?

– Все, матушка, все, не изволь беспокоиться. Все будут тебя на царство кричать, не сумневайся. А те, которые были не надёжны, так тех я устранил уже…. Алексей хитро и хищно прищурился. Екатерина в ужасе прикрыла своё постаревшее, одутловатое и красное лицо ладонями с золотыми кольцами на толстых и кривых пальцах.

– Да нет, не подумай дурного, государыня, не убивал я никого, и уже и убивать боле не буду. Хватить, наубивалси я за свою жисть, досыта… Я просто таких офицеров, кто не очень уверен в твоей правоте и силе, уговорил перевестись либо в Кронштадт, либо в Москву. Гвардия, считай ваша уже будет.

Пётр Толстой засопел с отдышкою и тихо проговорил.

– Нам надобно не допустить, что бы государь не написал бы завещания никакого. Надо бы Макарова предупредить, что бы в оба глядел, что бы не миг не покидал государя, ни на миг! – Последнюю фразу он почти выкрикнул в истерике.

– А ты, Машка – грубо сказал Меньшиков, обращаясь к Императрице, ты Машка тоже неотлучно при нём находился, может приступ какой у него случиться, так ты его погладь, да прощения выпрашивай, за измену свою…

– Ой, Сашенька, не выпросить у него прощения мне никогда! Сам-то кобель блудливый, ни одной дырки не пропускал! А я только однажды согрешила, и такой гнев, страшный…

Меньшиков расхохотался ей прямо в лицо.