Приключения принца Иоганна Мекленбургского

А вы не слишком молоды, чтобы быть его дядюшкой? Видите ли, мой друг, нимало не смущаясь, отвечал ему я, для того чтобы быть дядей ну или, скажем отцом, совсем необязательно быть старше племянника или сына. Как это?.. Ну, можно повенчаться с его тетей или матерью… Ах вот вы про что, засмеялся швед, да уж, про такое я не подумал! Ничего страшного, старина, главное, что недоразумение благополучно разрешилось. Так я могу увидеть своего родственника? Это можно устроить, если… Если я проявлю некоторую щедрость? И это тоже, сударь, но главное, если не побрезгуете посетить эту славную, как вы выразились, галеру. Дело в том, что ваш «племянник» в данный момент изволит отдыхать в канатном ящике. Что вы говорите очевидно, мальчик проявил некоторую живость характера? Вы, сударь, подобрали очень правильное определение. Я полагаю, когда ваш родственник дал в морду корабельному профосу, это была именно живость характера. Гребец ударил профоса? недоверчиво протянул я. А разве он не был закован? Удивительное дело, не правда ли? Вы правы, сударь, каторжников доставляют на галеру закованными в цепи, но эти цепи принадлежат королевской тюрьме. Поэтому по прибытии с них сначала снимают королевскую собственность, а потом заковывают в цепи, принадлежащие галере. Социализм это учет, пробормотал я себе под нос. Что вы сказали, сударь? Продолжайте, гере лейтенант, ваша история очень занимательна. Для кого как, ваша милость; бедняга Улле, это наш профос, что-то сказал вашему родственнику, и тот в один удар лишил его половины зубов, а еще он потом долго травил за борт, как новичок во время своего первого шторма, и до сих пор двигается с трудом. Именно поэтому ваш «племянник» до сих пор жив: Улле очень просил сберечь его до своего выздоровления, чтобы иметь возможность лично спустить с него шкуру. Да уж, я всегда подозревал, что у моей родни много талантов, но вот чтобы настолько много… ладно, я все-таки хотел бы увидеть его.

Шведский офицер сделал вид, что решает в уме сложнейшую математическую задачу, и решал ее до тех пор, пока я не подкинул в воздухе серебряный талер. Лейтенант тут же выбросил вперед руку, продемонстрировав недюжинную реакцию, и едва успевшая сверкнуть монета исчезла в его широкой ладони. Через пару минут мы уже поднимались по сходням, а швед давал указания вахтенным привести арестованного.

Вскоре те притащили изможденного человека в невообразимых лохмотьях. От падения его удерживали только руки провожатых, а обритая наголо голова бессильно клонилась вперед.

Матвей Фомин? спросил я его по-русски, подойдя как можно ближе.

В нос остро ударил запах, какой бывает только у галерных гребцов, вынужденных жить, спать, есть и испражняться в тесноте трюмов, не имея возможности выйти на свет божий.

Был когда-то Матвей… еле слышно прошептал заключенный, а теперь вот кличку дали, ровно собаке. Бывает, сочувственно покивал я, а профоса-то зачем ударил?

Голова Фомина медленно поднялась, и в потухших глазах на мгновение вспыхнул совсем было погасший огонь. Изможденные губы сложились в кривое подобие улыбки и, едва двинувшись, шепнули:

Легкой смерти захотел… Не получилось бы легкой, Матвей. Один раз можно и потерпеть… а ты чего пытаешь меня, ты поп, что ли? Ага, не рукоположенный только.

Договорив это, я вернулся к лейтенанту, с интересом наблюдавшему за нашей беседой.