Приключения принца Иоганна Мекленбургского

Вопрос больной. Именно казаки были главной силой многочисленных самозванцев во время Смуты, и если они в очередной раз поднимутся, то поляки получат тысяч двадцать искушенных в боях и грабежах воинов. С таким воинством королевич запросто сможет блокировать Смоленск и двинуться на Москву. Взять-то он ее вряд ли сможет, я все это время зря не сидел, но разорения нанесет столько, что и представить себе трудно. А ведь земля только-только отходить начала после Смутного времени…

Государь, встал еще один боярин, князь Данило Мезецкий, казаки запорожские, конечно, та еще сарынь , и вреда от них много было, да и еще будет, но только мы им немало острастки задали, и не пойдут они на сей раз. Как говорят у них на Сечи с Иваном Мекленбургским воевать дураков нет! Это тебе сам Сагайдачный сказал? нейтральным голосом интересуюсь у попытавшегося польстить мне князя. И не только он, не смущается боярин, ездивший с дипломатической миссией в те края, а и другие атаманы. Яшка Бородавка, к примеру. Не гневайся, государь; и ты, князь Данило, невесть откуда появляется наконец Никита Вельяминов, да только нет у меня веры воровским казакам. Пообещают им добычу знатную и эти христопродавцы не то что под знамена католиков, а под бунчуки султана турецкого станут. Это верно, сокрушенно вздыхает Мезецкий, да только откуда у нас добыча? Разорены мы, босы и наги.

От одетого в богатую ферязь боярина это заявление звучит немного комично, но в главном он прав. Все что казаки могли на Руси украсть, уже украли.

Ладно, бояре, подытоживаю я, раз ни у кого больше никаких мыслей нет, то расходитесь. Но вы все же обдумайте, авось чего-либо надумаете.

Бояре, кряхтя и охая, начинают расходиться, и только избранные, так называемый малый круг, через малое время собираются в моем кабинете. Самый старший из них по возрасту Иван Никитич Романов. Он же самый знатный, потому как принадлежит к старомосковской знати. Во время выборов царя он был сторонником моего безвременно умершего шурина, а после его смерти стал моим. Находящегося в плену у поляков брата Филарета он недолюбливает и даже побаивается, и в этом смысле он самый верный мой сторонник.

Развлекаешься, государь? скупо улыбаясь, спрашивает он, намекая на прошедшее только что заседание Боярской думы. А вот нечего было царя будить, отвечаю с самым невинным видом. Что нового-то? Да ничего покуда, пожимает плечами старший судья недавно созданного приказа Тайных дел. Разве что собирались недавно Лыковы да Плещеевы, и еще кое-кто, да толковали о семейных делах твоих.

Услышанное мне совсем не понравилось. Благоверная моя Катарина Карловна своим нежеланием менять веру подложила мне изрядную свинью. Теперь у моих «верноподданных» появился лишний повод шушукаться по углам, гадая, не станет ли наследником царского престола неизвестно где выросший и непонятной веры царевич. То, что я собираюсь всех этих болтунов пережить и посему их это не касается, бояре как-то в расчет не принимают.

Ну и до чего договорились? хмуро спрашиваю, против своей воли представляя, как старшему Лыкову отрезают язык. Да как тебе сказать, государь… пожимает плечами Иван Никитич, сказывали, что кабы ты с царицей Катериной развелся да женился на православной девице, так у тебя и наследник бы законный появился. Которого бы вся Русь приняла от боярства и духовенства до черного люда. Эвон как… и невесту мне, поди, уже подобрали? поражаюсь я наглости заговорщиков. Не понял ты, государь, мотает головой Романов, они считают, что это укрепило бы твою власть, и хотят сего не допустить! Тьфу ты, пропасть! в сердцах сплевываю я. Больно надо мне… Не собираюсь я с Катариной разводиться. Никуда она не денется: покочевряжится еще немного, да и приедет с детьми. Мне Густав Адольф обещал, что вскоре увижу и ее, и Карлушку с Женей.

Когда я говорю о своих детях, голос мой сам собой становится мечтательным. В последнее время нередко замечаю в себе не слишком свойственное мне ранее чадолюбие. Маленькие дети вызывают у меня просто какое-то невероятное умиление, на что стали обращать внимание и мои приближенные. Но на сей раз мечты разбиваются о хмыканье сидящего в уголочке Пушкарева.