Приключения принца Иоганна Мекленбургского

Сказать по правде, ваше величество, путешествие в кандалах не показалось мне смешным. Но так или иначе я добрался до Москвы… На счастье герра Петерсена, пояснил продолжавший стоять рядом фон Гершов, на заставе в тот день дежурили солдаты с немецким капралом. Он увидел закованного в кандалы европейца и спросил, в чем дело. А узнав, что это ваш человек, сразу же дал знать мне. Я приехал раньше, чем дьяк из Земского приказа, так что все закончилось благополучно. Закончилось? Как бы не так! отозвался внимательно слушавший скорбное повествование шкипера Вельяминов. Никита не слишком хорошо понимал по-немецки, но, как видно, основное разобрал. Теперь князь Лобанов-Ростовский на Кароля жаловаться будет за самоуправство; держись, полковник! Черт не выдаст, свинья не съест, отозвался фон Гершов по-русски. Где письма? Их везли вместе с вашим человеком. На сумке ваш герб, и ни один ярыга не решился открыть ее. Промокли, поди, письма, пока по морю плыл? Не знаю, пожал плечами Петерсен, сумка кожаная и крепко зашита. Я сделал все что мог. Ты сделал гораздо больше, чем в человеческих силах, мой друг, сочувственно произнес я. Ну-ка пойдем к думским, а то спят, поди, на службе, идолы бородатые!

Когда мы вошли в думную палату, настороженно переглядывавшиеся бояре дружно бухнулись в ноги. Разрешив подняться и занять места на лавках, я заговорил, показывая присутствующим на Яна:

Сей человек есть мой вернейший слуга по имени Ян Петерсен! За многие службы, ведомые моему царскому величеству, я жалую его кафтаном со своего плеча и шапкой!

Сказав это, я принялся расстегивать свою одежду и через минуту накинул ее на растерянного шкипера под охи и ахи собравшихся. Оставшись в одной рубашке, вновь обернулся к думцам и продолжил:

Кроме того, жалую его деньгами и дарю дом в Кукуе!

Бояре дружно кивают, тряся бородами, но Немецкая слобода она вроде как и не Россия, а потому ни малейшего недовольства или зависти вызвать не может. В отличие от кафтана и шапки, награждение которыми очень большая честь.

Боярин Лобанов-Ростовский обращаюсь я к первому судье Земского приказа, тебе уже донесли о самоуправстве полковника фон Гершова? Нет, царь-батюшка, изумляется Афанасий Васильевич, а что приключилось-то? Эх, работнички! вздыхаю в ответ. Так вот: что бы ни приключилось, помни, что сделано сие по моему царскому повелению и с моего же ведома! Как скажешь, государь! Ну и славно!

Уже прощаясь с Яном, спрашиваю:

Ты уверен, что это были датчане? Да, мой кайзер; флаг, конечно, можно нацепить любой, но вот моряки точно были датскими. А солдаты? Солдаты… на секунду задумывается он, пожалуй, среди них было несколько голштинцев. Но это все равно. Да, ты прав. Ступай. Худо с Климом получилось, хмуро промолвил Вельяминов, провожая взглядом уходящих фон Гершова и Петерсена. Куда уж хуже, соглашаюсь я, но если он жив мы его спасем! Зови дьяков Посольского приказа, будем письма писать. Сейчас кликну, государь; а кому писать-то будем? А черт его знает, дружище… если Густав Адольф начал тайные переговоры с поляками, а король Кристиан начал захватывать мои корабли, то дела наши совсем плохи.

Королевичу Владиславу было уже двадцать два года. Некогда угловатый и нескладный паренек, любящий эпатировать своими выходками приближенных отца, вытянулся и превратился в статного молодца, глядя на которого, потеряла сон уже не одна паненка. Поведение его тоже изменилось, хотя и давнишней дружбы с Адамом Казановским, про которую досужие сплетники болтали много глупого, не разрывал. Впрочем, вряд ли эти слухи имели под собой хоть какое-то основание, ибо все знали, что молодой принц без памяти влюблен в дочь бывшего дерптского воеводы прекрасную панну Агнешку. Их бурный роман весьма благотворно сказался на делах почтенного пана Карнковского, хотя и стоил репутации его дочери. Однако в последнее время королевич был занят подготовкой к походу на Москву, и на амуры у него оставалось не так много времени.