Получив отказ, он еще горько пошутил: «Ну да – в точности, как в твоей дурацкой книжке! Только там речь идет о золотом сфинксе…» Я пытался его расспросить, он только отмахивался. Тогда я посоветовал ему не забывать об осторожности и взять ссуду в банке. Через пару недель тесный мирок коллекционеров был потрясен громогласным скандалом: мой бедный приятель, сошедший с ума, искусственно состарил одну из икон своей коллекции, успешно выдал ее чуть ли не за Рублева, пользуясь исторической и художественной безграмотностью своего знакомого банкира-коллекционера. Тот так обрадовался иконе, что без размышлений выложил требуемую сумму. Но, едва успев приобрести предмет своих вожделений, мой приятель с позором попался на афере. Новый владелец принес бесценную икону к себе домой – да и поместил под стеклом в красном углу: не для святости, больше для престижа. А в следующие же выходные друг банкирской семьи – знаменитый искусствовед, отлично разбирающийся в иконописи, – радостно издевался на раболепным почтением хозяев, оказываемым обычной подделке.
Не долго думая, банкир вызвал специалистов, подлог был доказан, и моему непутевому приятелю выставлен ультиматум – либо он в течение трех дней возвращает сумму, выплаченную за икону, в трехкратном размере, либо… тут еще сам одураченный толком не разобрался, чего ему больше хочется – отдать несчастного в руки правосудия или свершить суд более скорыми и свойственными современной России методами. Но – понятно: то и другое для попавшегося коллекционера-маньяка было абсолютно нежелательно. Настоящей же трагедией явилась утрата доброго имени. Ведь мирок коллекционеров – очень тесен. В нем не принято заключать договора, скреплять их печатями. Тебе верят на слово, потому что знают. Если хотя бы один раз запятнать честь, больше никто не захочет иметь с тобою дело! Теперь представим, что у человека единственный смысл жизни – коллекционирование… только и остается, что махнуть рукой да пожалеть беднягу!
Тут он снова мне позвонил. Я изумлялся, как умудрился он влипнуть во все это. Его речь была бессвязной, видно, разум окончательно покинул моего бедного приятеля. «Книга, проклятая Книга!» – через слово повторял он. Я стал осторожно расспрашивать и вот что от него узнал.
Зная про первый рассказ и ту историю, которая произошла с неосторожно прочитавшим его, весело посмеявшись вместе со мною над забавным совпадением, он едва вернулся домой с Книгой под мышкой сразу же раскрыл ее на втором рассказе. И увлекся, потому что речь шла о собрате – коллекционере-одиночке, буквально помешанном на всякой старине. Повествование начинается с того, что живет себе этот герой тихо-мирно между Москвой и Петербургом, занимается хозяйством в своем имении, сдает просторные пашни и луга арендаторам. И мог бы жить пусть небогато, но вполне пристойно, а ходит, как Плюшкин, голодный оборванный, дом неухоженный у него, ни семьи, ни прислуги. Все потому, что раз в год он обязательно ездит за границу и без разбора скупает старинные вещи – всю наличность вкладывает в свою коллекцию! Но никому же до него дела особенного нет – так, чудак безобидный.
И прожил бы себе без приключений, если б вдруг один из местных, фантазер и плут типа Ноздрева, не соблазнил его привезенной из Причерноморья статуэткой золотого сфинкса. А денег за нее затребовал уйму. Сунулся наш бедолага к одному знакомцу денег занять, к другому – все, зная его чудаковатость, залог требуют. А ему и вещицу жаль из коллекции своей отдать. И попутали безумца бесы: достал картинку какую-то да и подписал именем Степана Семеновича Щукина, который после блистательного исполнения портрета императора Павла величайшим русским художником прослыл, и понятно, что с особою почтительностью к нему в провинции относились. С этою картиной сунулся не к кому-нибудь, а к предводителю дворянства. Тот был старичина добрый: восхитился, обрадовался и без лишних слов под залог требуемую сумму отсчитал наличными. Уже к вечеру объект вожделения занял подобающее место в коллекции нашего героя. А через несколько дней – надо же было такому случиться! – проездом из Петербурга остановился в уездном городе и сам художник С. С. Щукин. Предводитель поспешил устроить в честь него угощение и бал, во время которого почтительнейшим образом уговаривал написать портрет его любимой младшей дочери. Поломавшись для приличия, мэтр согласился на миниатюру, чему немало способствовала красота присутствовавшей на балу девушки.