Приключения Родрика Рэндома

Тем временем наш капитан назначен был командиром двадцатипушечного корабля, а командование "Ящерицей" перешло к человеку лет восьмидесяти, бывшему со времен короля Вильгельма * лейтенантом, которому, несмотря на его долгую службу, должно быть, суждено было умереть в этом чине, если бы он не поделился недавно полученными призовыми деньгами со своим начальством. Мой друг Брэйл также был произведен к этому времени в офицеры, после того как прослужил в чине мичмана и в должности помощника шкипера торгового флота двадцать пять лет. Вскоре после этих перемен адмирал приказал нашему кораблю доставить депеши министерству, и мы отправились в Англию, предварительно вычистив трюм и запасшись провизией и водой.

ГЛАВА XXXVII

Мы отплываем в Европу. - Между капитаном и лекарем возникает вражда, благодаря презренным наветам Крэмпли - Капитан умирает. - Крэмпли тиранит лекаря, который падает жертвой его жестокости. - Меня также преследуют. Корабль садится на мель. - Поведение Крэмпли и матросов. - Я достигаю берега и вызываю на поединок капитана. - Я предательски сбит с ног, ранен и ограблен.

Теперь, когда я мог в достойном виде вернуться на родину, я испытывал великую радость, удаляясь от этого рокового острова, ставшего могилой стольких европейцев; поскольку же я располагал всем необходимым, чтобы переход совершен был не без приятности, я порешил наслаждаться в такой мере, разумеется, в какой наглость Крэмпли этому не помешает. Этот коварный клеветник ухитрился вызвать вражду между лекарем и капитаном, обладавшим, благодаря его возрасту и немощам, невыносимым нравом, сварливостью и раздражительностью которого он был обязан также своей неудачливости. Он питал неприязнь ко всем молодым людям и в особенности к лекарям, коих почитал за бесполезных животных на борту судна; согласно такому взгляду он никогда не советовался с доктором, несмотря на сильнейшие приступы подагры и каменной болезни, и прибегал к бочонку голландского джина, бывшего его главным лекарством от всех недугов. И вот, то ли он принял слишком малую дозу своего излюбленного средства, то ли напротив того слишком большую, но как-то ночью, без всяких церемоний, которые, кстати сказать, были ему всегда ненавистны, он опочил и к утру найден был окоченевшим, к немалой радости Крэмпли, ставшего командиром судна.

По этой причине ни мистер Томлинс, ни я не имели основания радоваться свершившемуся событию, ибо боялись, что тирания нашего нового начальника станет такой же безграничной, как безгранична была его власть. В первый же день его командования наши опасения подтвердились, так как, под предлогом, будто палубы слишком загромождены, он приказал швырнуть за борт курятник лекаря вместе с курами, а ему и мне запретил появляться на шканцах.

Мистер Томлинс не мог не пожаловаться на эту обиду и, попрекая Крэмпли, проронил несколько необдуманных слов, за что тот велел заключить его в каюту, где через несколько дней, из-за отсутствия свежего воздуха, Томлинс заболел лихорадкой, вскоре положившей конец его жизни; это произошло после того, как он составил завещание, которым передавал своей сестре все свое имущество, а свои часы и инструменты оставлял мне в память нашей дружбы.

Этот прискорбный случай исполнил меня глубокой скорби тем более еще и потому, что отныне на борту не оставалось никого, с кем я мог бы поделиться своими заботами, или кто мог бы мне дать совет и меня утешить. Крэмпли не только не раскаялся в своей жестокости при известии о смерти Томлинса, но и самым возмутительным образом оскорбил его память, утверждая, будто тот отравился из боязни предстать перед военным судом по обвинению в мятеже; и по этой-то причине он не разрешил, прежде чем бросили за борт покойного Томлинса, отслужить заупокойную службу по нем.

Только мысль о близком освобождении помогала мне сносить грубые притеснения этого турецкого паши, который, из-за одного только стремления мне досадить, выразил желание, чтобы мои сотрапезники исключили меня из своего общества. Как только он на это намекнул, они тотчас же пошли ему навстречу, и я вынужден был есть в одиночестве в течение всего периода, оставшегося до конца нашего перехода, который, впрочем, скоро должен былзавершиться.

Мы шли уже семь недель, когда канонир заявил капитану, что, по его подсчетам, нам надо сделать промеры и тот должен распорядиться о том, чтобы бросили лот. Крэмпли поклялся, что канонир ничего не понимает в вождении корабля, так как до промеров еще осталась сотня лиг и посему он не станет возиться с лотом. В соответствии с этим мы шли, не убавляя парусов, еще день и ночь, хотя канонир утверждал, что видит огниСайли * и наутро запротестовал по всей форме против поведения капитана, за что и был арестован. В течение дня мы не видели земли, и это обстоятельство столь вскружило голову Крэмпли, что он не помышлял о промерах.