Приключения Родрика Рэндома

Мой верный слуга, который в тревоге за меня бодрствовал всю ночь, с заплаканной физиономией впустил меня в дом и последовал за мной в спальню, где остановился молча, как осужденный преступник, ожидая услышать, что истрачено все, до последнего шиллинга. Я угадал течение его мыслей и, напустив на себя мрачный вид, приказал принести мне воды для умыванья. Он ответил, не поднимая глаз:

- Я по простоте своей полагаю, что лучше вам лечь отдохнуть. Вот уже сутки, как вы не спали.

- Принеси мне воды, - повелительным тоном сказал я, после чего он потихоньку вышел, пожимая плечами.

Покуда он отсутствовал, я разложил на столе, на самом видном месте, все свои богатства, и когда его взгляд упал на них, он застыл, как очарованный, несколько раз протер глаза, желая удостовериться, что не спит, и вскричал:

- Господи, помилуй! Что это за несметные сокровища!

- Все это принадлежит нам, Стрэп, - сказал я. - Возьми, сколько нужно, и немедленно выкупи шпагу.

Он шагнул к столу, не дойдя до него, остановился, посмотрел на деньги, потом на меня, и с диким видом, вызванным радостью, умеряемой недоверием, воскликнул:

- Надеюсь, они достались честным путем!

Дабы рассеять его сомнения, я поведал ему со всеми подробностями о своей удаче, после чего он в восторге заплясал по комнате, выкрикивая:

- Восхвалим господа! Белый камень! Восхвалим господа! Белый камень!

Я испугался, полагая, что внезапная перемена фортуны лишила его рассудка и он сошел с ума от радости. Крайне обеспокоенный, я попытался его образумить, но тщетно, ибо, не внимая моим уговорам, он продолжал скакать по комнате и восторженно кричать:

- Восхвалим господа! Белый камень!

Я в ужасе встал, схватил его за плечи и положил конец диким прыжкам, заставив опуститься на стоявшую в комнате софу. Такая мера рассеяла его бред, он вздрогнул, точно пробудившись от сна, и, устрашенный моим поведением, воскликнул:

- Что случилось?

Узнав причину моего испуга, он устыдился своих необузданных восторгов и объяснил, что, упоминая о белом камне, подразумевал dies fasti римлян, albo lapide notati {Присутственный день римлян, отмечаемый белым камешком *}.

Не чувствуя никакой охоты спать, я спрятал деньги, оделся и уже собирался выйти, когда слуга хозяев доложил, что у двери ждет какая-то леди, желающая говорить со мной. Удивленный этим сообщением, я приказал Стрэпу проводить ее наверх, и не прошло минуты, как в комнату вошла молодая женщина в жалком, поношенном платье. Присев передо мной с полдюжины раз, она разрыдалась и сказала, что ее зовут Гауки, после чего я сразу узнал черты лица мисс Лявман, которая была первой виновницей моих злоключений. Хотя у меня были все основания злобствовать на ее коварный поступок со мной, меня растрогало ее отчаяние; я выразил сожаление, что вижу ее в нужде, предложил ей сесть и осведомился, каково ее положение. Она упала на колени и, умоляя простить нанесенные мне оскорбления, клялась, что была втянута в дьявольский заговор, едва не стоивший мне жизни, против своей воли, вняв мольбам своего мужа, от которого позднее отрекся его отец из-за женитьбы на ней Гауки. Не имея возможности прокормить семью на свое жалованье, муж оставил ее в доме отца и отправился с полком в Германию, где получил отставку за недостойное поведение в битве при Деттингене, и с той поры она не имела от него никаких вестей.

Затем с глубоким раскаянием она рассказала мне, что на свою беду родила ребенка через четыре месяца после свадьбы, и это событие привело ее родителей в такое бешенство, что они выгнали ее из дома вместе с младенцем, вскоре умершим, а она с тех пор влачит жалкое существование, выпрашивая милостыню у немногих оставшихся друзей, которым уже надоело ей давать. Не зная, где и как добыть денег хотя бы еще на один день, она бросилась за помощью даже ко мне, хотя у меня было меньше, чем у кого бы то ни было, оснований оказать ей поддержку, но она полагалась на мое великодушие, ибо надеялась, что я обрадуюсь случаю отомстить благороднейшим образом жалкому созданию, причинившему мне зло. Я был очень растроган такими речами и, не видя причины сомневаться в искренности ее раскаяния, поднял ее, охотно простил ее вину передо мной и обещал пособить ей по мере своих сил.