Француз, задетый весьма малым моим уважением к королю, потерял терпение и выругал меня так, что спокойствие духа мне изменило, и я сжал кулак, намереваясь заехать ему в ухо. Догадавшись о моем намерении, он отскочил и потребовал вступить с ним в переговоры; в ответ на это я сдержал негодование, и он сказал мне, что француз никогда не прощает удара, а посему, если мне жизнь не надоела, я поступлю правильно, избавив его от оскорбления, и окажу ему честь, скрестив с ним шпаги, как подобает джентльмену.
Я последовал его совету и отправился вместе с ним на близлежащую поляну, где был пристыжен жалкой фигурой противника, маленького дрожащего создания, отягченного годами и слепого на один глаз. Но скоро я убедился, что глупо судить по внешнему виду; на втором выпаде он ранил меня в кисть руки и немедленно — обезоружил так внезапно, что я подумал, не вывихнул ли он мне сустав. Я был не только смущен, но и пришел в ярость, в особенности потому, что мой противник воспользовался своим успехом отнюдь не с той умеренностью, какой можно было ждать: он потребовал, чтобы я просил прощения за оскорбление, нанесенное ему и его королю.
На такое требование я никак не мог согласиться и сказал ему, что эти условия неблагородны и ни один джентльмен на его месте не должен их ставить, а я, в моем положении, не должен их принимать, и что, если он настаивает на своих неблагородных требованиях, то я в свою очередь требую сатисфакции на мушкетах, когда наши силы сравняются куда больше, чем в поединке на шпагах, которыми, по-видимому, он владеет столь мастерски.
Глава XLIV
Он был смущен этой декларацией, ничего не ответил, но отправился к пляшущим и поведал им о своей победе, весьма похваляясь и с прикрасами; а я поднял свою шпагу и вернулся к себе, где осмотрел рану, которая оказалась пустячной.
В тот же день барабанщик-ирландец, прослышав о моей неудаче, явился ко мне и, посетовав на военное счастье, сообщил, что он большой мастер драться на шпагах и в очень короткий срок обучит меня этому благородному искусству, чтобы я смог наказать старого гасконца за его обидную похвальбу на мой счет. Сию дружескую услугу, по его словам, он окажет мне как своему соотечественнику, хотя позже я узнал, что истинной причиной его готовности являлось не что иное, как ревность, вызванная связью его жены с французом, а он не хотел объявлять о своей обиде.
Как бы то ни было, я принял это предложение и столь старательно усвоил его уроки, что скоро почел себя равным по силе моему победителю.
Тем временем мы продолжали итти вперед и подошли к лагерю маршала Ноайля вечером накануне битвы при Деттингене.
Несмотря на перенесенные нами тяготы, полк наш был включен в число тех полков, которым приказано было на следующий день переправиться через реку, под командованием герцога де Граммона, и занять узкое дефиле, которым союзники либо должны были пройти, к большой своей невыгоде, либо остаться там, где они были, и погибнуть от недостатка провианта, если они не решат сдаться на милость противника. О том, что они претерпевали, будучи заперты таким манером, это не моя задача рассказывать. Я должен только заметить, что, когда мы заняли наш участок, я услышал, как один старый офицер в разговоре с другим выражал удивление поведением лорда Стэра, который имел репутацию хорошего генерала.