Приключения Родрика Рэндома

— Призрак! — повторил он. — Я уверен, что видел самого дьявола во плоти! Кто бы подумал, что при таком хорошеньком личике и скромном поведении можно явиться прямо с Биллингсгейт^{73} и таить столько дьявольской злобы. Ах, да поможет нам бог! Front! nulla fides — nimium ne crede color![68], а нам надлежит пасть на колени и возблагодарить господа бога за избавление от этого гроба повапленного.

Я был склонен разделить мнение Стрэпа, и хотя не думал, что мне грозит опасность от соблазнов такого рода особ, однако решил действовать впредь с величайшей осмотрительностью и избегать всех подобных знакомств, пагубных как для моего кошелька, так и для здоровья.

Моей заботой было завести добрые знакомства, для чего я посетил несколько кофеен, где коротали досуг достойные завсегдатаи, не только англичане, но и иностранцы, и где моя наружность привлекла внимание и вызвала одобрение, какого только я мог пожелать. Поскольку в том же доме, где была кофейня, был и общий стол, я поднялся наверх и сел обедать совместно с тринадцатью посетителями, большая часть коих одета была лучше, чем я.

Беседа — главным образом на французском языке — перешла на политику; скоро я выяснил, что вся компания была на стороне французов, если не считать меня и вспыльчивого старого джентльмена, спорившего с английской резкостью со всеми, говорившими в пользу его христианнейшего величества. Но сей надежный патриот, который никогда не выезжал за пределы своей родины и черпал свои мнения и суждения из слухов и предрассудков, не мог сравняться со своими противниками, более учеными, чем он, и более опытными, и нередко позволявшими себе пускать в ход выдумки путешественников, будучи уверены в том, что он их не уличит.

Притязания королевы испанской на австрийские владения в Италии были подробно разъяснены и защищались особой, сидевшей против меня и походившей на иностранного посланника торжественностью манер и богатством костюма. Эта ученая речь побудила оказать такую же речь о прагматической санкции^{74} молодого человека, сидевшего справа от меня, в зеленом, отделанном золотом кафтане, и этот молодой джентльмен с горячностью оправдывал французского короля в нарушении им договора и утверждал, будто тот не мог его соблюдать, не нанося ущерба своей славе. Хотя я совсем не был убежден доводами этого джентльмена, но не мог не восхищаться его живостью, которая, по моим понятиям, являлась плодом его высокого происхождения и благородного воспитания, вследствие чего я почел ею путешествующим молодым принцем.

Затем пожилой джентльмен с военной выправкой завел речь о последней военной кампании, и битва при Деттингене поведана была с такими подробностями к вящей славе французов и столь невыгодно для союзников, что я стал сомневаться, участвовал ли я в ней или нет, и взял на себя смелость выставить возражения против того, что он утверждал. Эта вольность повела к спору, длившемуся довольно долго и утомившему всех присутствовавших; в конце концов он был предложен на разрешение степенной особы, величаемой ими «доктором», который под видом крайнего беспристрастия решил спор не в мою пользу, с таким пренебрежением к истине, что я в резких выражениях обвинил его в предвзятых суждениях, к немалому удовольствию истинно английского политика, возрадовавшегося моей защите того дела, за которое он столь часто выступал безуспешно.

Мой противник, довольный одержанной победой, с притворным прямодушием сказал мне, что он не говорил бы с такой уверенностью, если бы не располагал всеми сведениями.

— Впрочем, — сказал он, — я уверен, что все так и должно было произойти, если принять во внимание предшествующие меры. Ибо мы, генералы, повидавшие виды, — хотя бы нас и не было на месте, — по малейшему наброску диспозиции знаем, что должно случиться.

Затем он весьма вольно стал порицать каждый шаг в поведении тех, кто командовал союзниками, потом перешел к министрам, которых изрядно разбранил за предпочтение, оказываемое людям, лишенным опыта и способностей, в ущерб старым офицерам, наделенным и тем и другим качеством; сделал немало намеков на собственную свою значительность и закончил замечанием, что французы и испанцы знают лучше цену заслуженным генералам, что доказывают одержанные ими победы и удивительная дисциплина их войск, которые в то же время лучше одеты и получают более высокое жалованье, чем любые войска в мире.

Это замечание подало повод одетому в зеленое баронету воздать хвалу французским властям вообще, как гражданским, так и военным, и по этому случаю он сделал немало сравнений, нелестных для англичан. Почти все согласились с его наблюдениями, а доктор подкрепил их своим авторитетом, сказав, что французы, вне сомнения, самые счастливые подданные в Европе. Я был столь удивлен и смущен их пристрастием и бесстыдством, что был не в силах вымолвить хотя бы одно слово против их утверждений. Но мой угрюмый союзник не мог вытерпеть унижений, которым подвергали старую Англию, и с сатирической усмешкой отнесся к генералу с такими словами: