Приключения Родрика Рэндома

— Сэр, сэр, я часто слыхивал: «Плоха та птица, которая грязнит свое гнездо». Что до тех, кто, по-видимому, иностранцы, то я имею в виду не их! Да и откуда им знать! Но вы родились, выросли и добывали хлеб под властью английского правительства и должны бы иметь больше благодарности, а также больше придерживаться истины, когда порицаете вашу родину. Когда министры отставили вас, я полагаю, у них были на то причины, а вы должны помнить, что и сейчас живете от щедрот своей нации. Что же до этих вот джентльменов (он разумел посланника и принца), которые позволяют себе так дерзко говорить о нашей конституции, законах и о духе нашего народа, — мне кажется, им бы следовало больше почитать своих благодетелей, которых, надо признать, немало хулили за приют, покровительство и поддержку, какую они оказывают столь неблагодарным, как они, бродягам.

При этих словах кавалер в зеленом вскочил в великом волнении и, положив руку на эфес своей шпаги, вскричал:

— О! foutre![69]

Англичанин, схватив свою трость, воскликнул:

— Вы мне ваших foutre не говорите, сэр, а не то, чорт побери, я вас изобью!

Присутствующие вмешались, француз снова уселся, и его противник продолжал:

— Послушайте, мсье… Вы хорошо знаете, что, осмельтесь вы только говорить в Париже о правительстве вашей родины так, как вы говорите в Лондоне о нашем, вас, без всяких церемоний, послали бы в Бастилию, где высгнили бы в темнице, не увидев больше никогда солнечного света. Но, сэр, могу вас заверить, что хотя наша конституция защищает нас от такого угнетения, однако у нас нет недостатка в законах, чтобы карать ораторов, подстрекающих к мятежу. И если я услышу из ваших уст хотя бы одно слово презрения к нашему королевству или поругания его, я дам вам убедительное доказательство того, что я сказал, и засажу вас в тюрьму за вашу самонадеянность!

Это заявление возымело на присутствующих внезапный и удивительный эффект. Молодой принц стал кротким, как спаньель, посланник задрожал, генерал сидел молчаливый и смущенный, а доктор, по-видимому, уже ранее знакомый с хлыстом власть имущих, побледнел, как смерть, и стал уверять нас всех, что он и не помышлял оскорбить народ или кого бы то ни было.

— Ваши взгляды, доктор, — не тайна, — продолжал пожилой джентльмен. — Об этом мне незачем вам говорить… Но меня очень удивляет, что человек, столь нас презирающий, тем не менее проживает среди нас, хотя для этого у него нет видимых причин. Отчего вам не поселиться в вашей благословенной Франции, где вы можете поносить Англию невозбранно?

На такое увещание доктор почел более правильным не отвечать, и воцарилось неловкое молчание; тут я заметил, что весьма жаль, когда такие бесцельные споры, которые ведутся очень часто для препровождения времени, порождают взаимное непонимание у весьма умных джентльменов, и предложил утопить общее раздражение в новой бутылке вина.

Вся компания приветствовала это предложение. Принесли вино, и поборник англичан, объявив, что досадует против инакомыслящих не больше, чем против тех, у кого другое телосложение, выпил за здоровье всех присутствующих; последовала ответная любезность, и беседа снова стала непринужденной, хотя и более общей, чем раньше. Среди других тем коснулись и войны, о которой генерал распространялся с великим красноречием, рассказывая о своих подвигах и приводя примеры их. В своей речи он случайно упомянул слово epaulement[70], и брюзгливый джентльмен спросил, что это значит.

— Я вам расскажу, что такое epaulement, — ответствовал генерал. — Сам я видел epaulement только однажды, инженер, утверждал, что город взять нельзя. «Нет, — сказал принц Водмок, — его можно взять при помощи epaulement». Сие немедленно исполнили, и через двадцать четыре часа маршал Буффлер вынужден был капитулировать.

Тут генерал замолк, и пожилой джентльмен повторил свой вопрос:

— Но что же такое — epaulement?

На этот раз офицер не ответил, но позвонил в колокольчик и потребовал счет, а когда его принесли, швырнул на стол свою долю, сказал, что покажет присутствующим epaulement, когда его величество сочтет необходимым призвать его к командованию нашими войсками за границей, и засим с большим достоинством выплыл из комнаты. Я не мог вообразить, почему он не решался объяснить один из самых простых терминов фортификации, который я тотчас же и объяснил, а именно как насыпь, состоящую из земли, земляных глыб и фашин. И я был очень удивлен, когда потом узнал, что сдержанность генерала проистекала только из его невежества.