Приключения русского дебютанта

— Да, возможно, вы не из Детройта, — невозмутимо отвечал Франтишек — Но если я не круглый дурак, хотя такую возможность исключить нельзя, ваши предки все же происходят из этих мест, ведь, по-моему, вы — еврей!

Коэн встрепенулся, услыхав «еврей», но Франтишек невозмутимо продолжал:

— Более того, ваш акцент наводит на мысль, что отнюдь не ваши предки, но вы лично уехали из этих мест, точнее, из России или Украины, ибо, увы, у нас евреев не осталось, кроме как на кладбищах, где они сложены по десятку в одной могиле. А значит, вы обосновались в Нью-Йорке и батюшка ваш либо врач, либо инженер; судя по вашей бородке и длинным волосам, вы — художник или, скорее, писатель; ваши родители в ужасе, потому что не считают писательство профессией; и хотя университет в Штатах удовольствие недешевое, вряд ли они поскупились бы на самый дорогой колледж для вас, поскольку вы, вероятно, единственный ребенок в семье; я исхожу из того обстоятельства, что космополитически настроенные москвичи и петербуржцы (вы ведь оттуда, правда?) заводят, как правило, одного, в крайнем случае двух детей, дабы не распылять скудные средства.

— Вы — ученый, — сделал вывод Владимир, или же путешественник и жадный читатель периодики. — Он не удивился, обнаружив, что подражает голосу и интонациям столованца. Очень уж смачной была у того манера говорить.

— Нет, — сказал Франтишек — Я не ученый. Нет.

— Отлично. — Коэн был явно доволен тем, что их гость не оказался антисемитом. — Я поставлю пива, если вы развлечете нас рассказом о своей жизни.

— Берите пива, а я возьму водки, — распорядился Франтишек — Эти напитки прекрасно сочетаются. Сами увидите.

Так и поступили, и, хотя водка поначалу царапала глотку, нежные американские нёба вскоре адаптировались или, скорее, утратили чувствительность, когда опьянение усугубилось. Между тем столованский джентльмен с большой охотой поведал свою историю, он явно радовался возможности рассказать о себе молодым раскованным американцам: их соотечественники постарше, особенно те, кто не прошел школу современной иронии, возможно, не нашли бы его историю столь занимательной.

В юности красавец Франтишек учился на лингвистическом факультете и, как и следовало ожидать, был первым учеником. С советского вторжения в 1969 году прошло почти пять лет, наступила эра так называемой «нормализации», и Брежнев все еще салютовал тракторам с мавзолея.

Отец Франтишека был большой шишкой в МВД, лихом министерстве, откуда безликие и безволосые чиновники посылали на похороны диссидентов вертолеты, и те зависали в нескольких метрах над открытыми могилами. Отец Франтишека обожал этот маневр. Однако его сын заразился где-то нравственным протестом — вероятно, в университете, там обычно и гнездятся подобные настроения. Протестовал Франтишек тихо. Его хватило на то, чтобы отказаться от стремительной карьеры в МВД, но заставить себя приобщиться к непосредственно диссидентской деятельности он не смог: распространять, крадучись, самиздатовские брошюры, посещать тайные собрания в провонявших серой подвалах или опуститься профессионально, к примеру, до смотрителя общественного туалета — основного рода занятий диссидентов.

Он стал замредактора любимой газеты правящего режима под весьма уместным названием «Красная справедливость». Замов у редактора было несколько, что, впрочем, не помешало Франтишеку с его талантом, блестящей внешностью и отцом в МВД пробиться вскоре на завидную должность — ему поручили ведать вопросами «культуры». Сие означало вылеты за рубеж из аэропорта им. Маяковского на хвосте столованских филармонии, оперы, балета и всяческих художественных выставок. Заграница!

— Моя жизнь закрутилась вокруг экспортной продукции, поставляемой лучшими коллективами Правы. — Взгляд Франтишека с тоской устремился вдаль, туда, где, вероятно, по его представлениям, прежде находился свободный мир. — Иногда и провинция выкаблучивала что-нибудь достойное поездки в Лондон, хотя чаще (вздох) в Москву или, не дай бог, Бухарест.

Для Франтишека Запад был любовницей, которую навещаешь, только когда ее ревнивого мужа отсылают проверять отчетность в аляскинском филиале. Особенно он любил Париж, привязанность не редкая среди столованцев, чьи художники в начале двадцатого века усердно черпали вдохновение у галлов. Покончив с идиотскими обязанностями в посольстве и отсидев положенное на спектаклях, Франтишек отправлялся в свободное странствие по городу. Пересаживался с такси на метро; бесцельно бродил вдоль Сены, неизменно завершая прогулки на Монпарнасе и при этом намеренно избегая встреч с внушительной столованской диаспорой, которая наверняка изжарила бы его вместе с карпом и клецками.