Приключения рыжей попаданки (СИ)

Внутри все было еще печальнее и страшнее. Как только я переступила порог клиники, у меня возникло ощущение, что меня привезли в тюрьму. Каждая дверь имела глазок, везде были решетки и засовы, санитары — да и весь остальной медицинский персонал — скорее походили на надсмотрщиков, чем на медиков.

Также среди них было несколько монахинь, но даже эти женщины, которые, казалось, должны быть милосердны уже по определению, вели себя с пациентами с крайним пренебрежением и жестокостью.

По мрачным коридорам клиники бродили пациенты, все до единого одетые в серые мешковатые балахоны. Кто-то, похоже, и вовсе утратил остатки разума — глаза их были совершенно пусты и бессмысленны. Некоторые кидали по сторонам вполне разумные и заинтересованные взгляды, видимо, эти люди поступили в эту обитель скорби недавно и еще не утратили способность думать.

Почему эта богадельня называлась так безобидно, как клиника неврозов, наверное, не мог сказать никто. В старину такие места называли “Скорбный дом”, и вот это название полностью бы соответствовало действительности.

Вскоре я оказалась в палате, где кроме меня находились еще девять женщин с разным состоянием и диагнозом.

Три женщины почти не вставали со своих коек, они целыми днями лежали, отвернувшись к стене. И если две из них лежали молча, то третья время от времени принималась жутко кричать, причем она могла вопить как днем, так и среди ночи. Тут же являлся санитар, ставил ей укол и женщина эта замолкала на несколько часов.

Древняя старуха, вся седая, со смуглой кожей, изборожденной глубокими морщинами, постоянно сидела на полу, подобрав под себя ноги, медленно раскачивалась и тихо напевала какие-то песни на непонятном языке. Ее иссохшие руки были сплошь покрыты чуть выцветшими татуировками, изображающими загадочные знаки и символы.

Была еще совсем молоденькая девушка, довольно привлекательная лицом, но сильно хромающая и подволакивающая одну ногу.

Девушка эта по имени Келли целыми днями ходила по коридорам, размахивала руками и что-то горячо говорила и грозила непонятно кому.

Позже я узнала, что Келли подверглась ужасному насилию. Поздно вечером она возвращалась домой из магазина, где работала кассиром, когда несколько парней затащили ее в машину, и несколько дней изощренно над ней издевались.

Затем, посчитав, что девушка мертва, ее просто выбросили на свалку, где ее нашел сторож. Девушка выжила, но разум свой она потеряла… Насильников, к слову не нашли, а может даже и не искали.

Остальные женщины мне показались вполне адекватными, они сочувственно поздоровались со мной, показали свободную кровать и даже принесли одеяло.

Рядом со мной стояла койка Лиззи, молодой женщины с короткими пепельными волосами и черными глазами. Она была бы очень привлекательна, если бы не страшный шрам, пересекающий ее лицо наискосок.

Рассказывая об аварии, в которой она получила этот шрам, Лиззи махнула рукой:

— А знаешь, может и хорошо, что мое лицо отпугивает… — она посмотрела на меня и вздохнула. — А тебе с твоей чертовски красивой мордой здесь будет ой, как тяжело…

Лиззи рассказала мне, что после аварии, виновником которой был ее муж, она долго лежала по больницам. Когда ее выписали домой, у супруга уже была хорошенькая любовница, и ему совершенно не хотелось заботиться об изуродованной жене, которую и друзьям показать было стыдно. Он быстро подсуетился, повозил Лиззи по психиатрам, те понаставили нужных диагнозов, и вот уже Лиззи была заперта в этой клинике.

— Выйду ли я отсюда? Кто ж знает… А если и выйду, то попаду в какой-нибудь пансионат для инвалидов, деньги-то все у мужа, теперь уже бывшего… — Лиззи отвернулась и украдкой смахнула слезу.

Она научила меня, как вести себя с персоналом больницы, как спрятать за щеку таблетки, чтобы позже выбросить или где-нибудь схоронить их от глаз санитаров.

— Будешь все пить, что тебе дают, станешь таким же овощем, как эти, — Лиззи кивнула на женщин, которые лежали и смотрели в одну точку. — Тут главное не сойти с ума на самом деле. Вдруг получится как-нибудь выбраться, а?

Моя новая приятельница подмигнула мне.

Единственным развлечением для нас была трудотерапия. Три раза в неделю нас приводили в большой зал, где стояли столы, и мы, те, кто был в состоянии хоть немного понимать и контролировать свои поступки, клеили почтовые конверты. Веселой и интересной эту работу назвать было нельзя, но все же это отвлекало на время от печальных мыслей.

Санитары-мужчины обращались с пациентками особенно по хамски. Они стояли в душевых, смотрели, как мы моемся, стыдливо отворачиваясь от их наглых взглядов, громко обсуждали наши достоинства и недостатки, ржали, аки кони.

Когда мы одевались после душа, санитары расхаживали вокруг нас, опять грубо шутили, могли ухватить за мягкое место или больно ущипнуть. Для них все это было веселым развлечением, и плевать этим мужланам было на то, что каждая из нас думала и чувствовала в этот момент.