Далее разговор коснулся моего отца и его последних минут, и когда, наконец, Мигли ушел к себе, я дал волю слезам. Я оплакивал моего бедного отца, так и не увидевшего в жизни настоящего счастья, и в то же время остро, как никогда, чувствовал, что мое счастье близко: стоят только протянуть руку, чтобы взять его. Вся моя ревность к Бобу, тоска и опасения растаяли в слезах этой ночи.
Усталый, я уснул в кресле. Солнечные лучи разбудили меня. Я принял ванну, побрился, причесался. Мигли дал мне костюм. И я распрощался с отцом Лиз.
Я спускался к родному городу и раздумывал. Спешить нечего. Надо будет подождать, когда откроются магазины.
Я куплю скромные подарки для дядюшки, для Оливии и для…
Но, ощупав свои карманы, я убедился, что они пусты.
У меня не было ни пенса. Это меня огорчило. Банк открывался только в двенадцать часов.
Тихо я шел по каменистой тропе. Вот и остатки сгоревшего дуба и роскошный ковер фиалок, распустившихся к утру. Я нарвал букетик этих нежных цветов, еще влажных от ночной росы. С наслаждением я вдохнул их тонкий аромат. И с ним вошел в мое сердце живительный воздух родины. Все впечатления детства и ранней юности, как вихрь, налетели на меня. Мне показалось, что я никуда не уходил из этих мест, что я всегда был здесь…
Я прибавил шагу и почти мчался вниз по шоссе, и мне казалось, что солнце сияет как-то особенно, словно радуясь моему возвращению. Я перебежал через мостик и остановился, чтобы посмотреть на Эшуорф. Но увидел Эдит.
Она шла мне навстречу, опустив голову, бледная и задумчивая.
— Эдит!.. — крикнул я, бросаясь к ней.
Она подняла на меня большие робкие глаза. И счастливая детская улыбка осветила ее лицо.
— Сэм! Милый Сэм! — прошептала она.
Мы взялись за руки.
— Я вернулся, Эдит. Какая ты стала большая! Тебя не узнать.
— А ты… А ты совсем не изменился. Только… — она потупилась, — только стал еще… лучше.
— Ты ждала меня? — спросил я и отдал ей букетик фиалок.
— Спасибо, милый, — прошептала она, и ее теплые губы на мгновение коснулись моей щеки. — Конечно, ждала. Мы шли по шоссе очень медленно. Только раз в жизни бывают мгновения, которые хочется продлить навеки.
— Я все время ждала тебя, — говорила Эдит. — Но третьего дня ты подошел к киоску… Я работаю в нем… Ты сказал Бобу, что его яхту унесло в море, а сам ты сейчас же убежал…
— Разве ты узнала меня? — спросил я.
— Как же я могла не узнать тебя, Сэм? Только я думала, что ты загордился и знать меня теперь не хочешь. И я решила держаться так же. А сегодня… Ну, я не знаю, но что-то повлекло меня на мостик…
Мы смотрели друг на друга и смеялись.
— Знаешь, Эдит… Я пережил столько удивительных приключений, что их не сразу и расскажешь, — проговорил я. — А сейчас думаю одно: «Стоило ли мне уходить отсюда? Ведь счастье-то, оно вот, рядом со мной…».
— Стоило, Сэм, — серьезно ответила Эдит. — Не спорь, милый. Я знаю тебя лучше, чем ты сам.
И когда мы пришли в дом, дядюшка закричал, увидел — Гип, гип, урра!! Племянник! Самюэль! Жив, малыш!..
Старая Оливия, целуя меня, рыдала от радости.
— Очень кстати, Сэм, — объявил дядюшка, когда первые восторги улеглись. — Ведь тебе повестка из конторы «Литтл-юниор»…
— Из банка? — спросил я.
— Ну да… денежный перевод. И рассыльный что-то сболтнул о такой сумме, что я и не поверил…
— Местный перевод? — осведомился я, думая о Паклингтоне.
— Да отправляйся хоть сейчас, сам узнаешь, — заторопил меня дядюшка.
Взяв с Эдит слово подождать меня, я отправился в банк.
Старший клерк вскочил со стула, лишь только услыхал мою фамилию.
— Мистер Пингль? Как же… как же… Мы посылаем вам уже третье извещение. Вам перевод из Голливуда. И письмо… Надеемся, что вы откроете текущий счет у нас, мистер Пингль!
— Дайте письмо! — нетерпеливо попросил я.
Вот что было в письме: