Приключения сомнамбулы. Том 1

продолжение

(на гербовой бумаге кафе «Флориан»)

……………………………………………………………………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………………………………………………………………..

…………………………………………………………………………………………………………………………………..

…………………………………………

…………………………………… вот пример обманчивости первого впечатления! Ошалелый от солнцепёка и театрально-пышных статей Пьяццетты – падкие на чародейство зрители, а с ними, конечно же, и я, грешный, подменяя актёров, но не ведая о собственных ролях, завороженно кружили по самой сцене – так вот, не в себе от увиденного, надумав завтра же поплыть на Лидо, стряхнуть венецианскую магию, я поднялся в галерею Дворца Дожей, где гулял спасительный ветерок.

Захлёстываемый бутылочно-зелёными волнами терракотовый, с мучнистым портиком, монастырь Сан-Джорджо-Маджоре очаровывал сказочно-прекрасным, слов нет, но в пику дежурным восторгам, я бы сказал, сладковатым видом: вычурность арочного свода галереи, лежащего на завитках колоннады, прорези перил, вторящие в миниатюре рисунку арки, да фоновая благодать с монастырём, обрамлённая на переднем плане силуэтно-тёмной рамкой-виньеткой; приторная картинка – однажды в детстве я объелся цукатами, заготовленными для торта, – отлично украсила бы подарочную коробку рахат-лукума. Но стоило сдвинуть с «выгодной» точки зрения орнаментальное, переслащённое по мавританским рецептам диво, непроизвольно сочетая его фрагменты при переходе с места на место, как минутное раздражение улетучилось. И тут… Наверное, слеплен я из странного теста. Пилигримы, досель загипнотизированные вечной красотой, очнувшись, словно обидевшись и пригасив очи, покидали галерею, я же вперился в только что ославленную картинку-грёзу – фон надвигался, подминая и поглощая передний план, а её, эту сладкую картинку, пересекал старый, пугающе-мрачный, с грязно-серыми брезентовыми тентами над палубой чёрный пароход, из высоченной наклонной чёрной трубы которого дым с копотью валил, как из преисподней.

Пишу в кафе.

В одном из его тесных, как купе вагона, зальчиков с помутневшими от времени зеркалами и затянутыми красным шёлком диванчиками.

Попиваю воду со льдом, поглядываю на прелюбопытных в их поэтическом маскараде типов, чей облик, жесты, пожалуй, и впрямь убеждают, что пороки – а пороки выставлены здесь напоказ – служат благодатным горючим творчества. Вот взлохмаченный, с подведёнными глазами, накрашенными губами и ярчайшим зелёным маникюром…

Но – достаточно описаний!

С чего бы это я, Соничка, засмотрелся с восхитительной галереи на страшный уродливый пароход?

Не угадала? И Аня не помогла? Просто-напросто не терпится приплыть к вам, снарядить восхождение на Ай-Петри… Затем Илья Маркович припоминал ночные бдения в башне символистов – отзвучали стихи, накатывал в открытые окна шум закипавшего под ветром чёрного сада и кто-то молвил: волны Тавриды. Припоминал, ибо душок прекрасного венецианского умирания усилил беспокойство о доме – Илья Маркович доверился злым пророчествам, остро ощутил вдруг близкий конец Петербурга и заспешил, дабы застать, успеть.

В последние дни, – признавался Софье Николаевне дядя, – это как наваждение. Ещё во Флоренции, при осмотре вестибюля библиотеки Лауренциана милейший синьор Мальдини, глава музейных попечителей, согласившийся любезно быть моим гидом, вдохновенно сравнивал микеланджеловские кронштейны с разворачивающимися свитками, а я видел вместо них, тех дивно прорисованных кронштейнов-свитков, твои локоны. И напустилось! Вот кони, вознесённые над кружевами и блёстками Святого Марка; они кокетливо попирают копытцами левых передних ног абаки коринфских капителей – колонны удерживают коней в заданной позе. Но, заметив их, этих византийских кровей коней, я вовсе не заскучал по табуну вороных, с патиной, скакунов, которые разбрелись по петербургским мостам и площадям, нет. На сей раз я не дивлюсь и гениальности Трубецкого, впервые в истории, наверное, поставившего памятник не монарху на коне, но памятник памятнику, – выделил Соснин, – и – представь! – не глядя на всадника, вздыбленному коню коего недостававшую точку опоры подарила змея, я почему-то спешу к Манежу, спешу умилиться парными Диоскурами: до чего же комичны лошадиные крупы, опирающиеся брюхами на мраморные пъедесталы с профилированными карнизами! И тут же я тону в предновогодней вьюге, силюсь обуздать шальную лошадь, которая едва не вывалила нас из саней, когда мы сворачивали на Геслеровский. И если петербургская нота всё призывней звучит в Венеции, в этом сказочно-театрализованном сгустке итальянского великолепия, значит – пора!