Приключения сомнамбулы. Том 1

– Что у них, головы иначе устроены? Втолковываю: какая-такая оккупация, если ограниченный контингент призван не изменить, а защитить общественный строй? Им доказываешь про паритет – не понимают! Объясняешь, что социализм непобедим – не понимают! А ведь интеллигентные люди: профессора, бизнесмены. И якобы опальный академик, которого они оголтело кидаются защищать, безусловно, небесталанный физик, коли водородную бомбу ему доверяли делать, профан в объективных законах истории. Какая конвергенция, как несовместимое, враждебное совместить?!

Герберт Оскарович закивал.

Кеша мрачно подлил себе в фужер водки.

– Им умом не понять нас, – вздохнул Виталий Валентинович, ему тоже довелось абстрактным гуманистам мозги вправлять на недавнем парижском форуме зодчих против американского вмешательства в Азии, – хотя нас премило приняли, пусть не в «Рице» или «Георге VI», да, Владюша, на левом берегу Сены.

Кеша отхлебнул.

– Мы, если не ошибаюсь, в соседних, дуплетных, номерах проживали? – Виталий Валентинович ласково положил на Кешино плечо руку.

– Ошибаетесь! В гробу я видел ваши идеологические официозы, – Кеша залпом выдул фужер, снова налил.

– А с вами, по-моему, мы руководили тогда в Париже секцией методологии, от неё кровопролитной ждали дискуссии, – Виталий Валентинович радостно повернулся к московскому теоретику.

– Увы, рылом не вышел, – смиренно отвечал тот, поглаживая мефистофельскую бородку, а Соснин вспоминал вывешенные в коридоре наброски – Вандомскую колонну, женский профиль с подмазанными сангиной губками – и дивился естественности, с какой, должно быть, вписывался Виталий Валентинович в вестибюльную толчею солидных заграничных отелей; явно ничем не отличался от тамошних спортивных бодрячков в твидовых ёлочках.

– Я и ваш Париж в гробу видел, если райкомовской стоит мессы, – не унимался несгибаемый Кеша.

– Комик! – поощрительно стонал Влади, растягивая о-о-о и поигрывая в своём духе согласными так, что «к» звучало, как «г», – туда же не развлекаться командируют, а вкалывать, вот недавно во Флоренции…

– Олежке Гуркину не довелось Флоренцией восхититься, уже сороковины минули, а боль не отпускает, на душе тяжко, – загрустил Виталий Валентинович, губы в уголочках рта дрогнули, – так хотелось Олежку от Творческого Союза по обмену командировать! Потом – заслушать свежие впечатления на объединённой секции памятников, сразу и античных, и возрожденческих! Однако у него с ОГПУ или НКВД, запамятовал, неприятность выдалась в своё время, будто б за кого-то недостойного вступился неосторожно. Я хотел даже перед Григорием Васильевичем похлопотать, замолвить за Олежку словечко, чтобы командировали, как-никак фронтовик, был реабилитирован, но я не успел, хуже белок в колёсах вертимся…простить себе не могу.

– Зато Гаккелю итальянские камни на старости лет суждено увидеть. Он, донесло сарафанное радио, буксируемый сыном-гением и невесткой, по путёвке ОВИРа, транзитом через Вену двинулся… Соснин отметил, что Влади и Жанна Михеевна, едва скрыв смущение, промолчали.

Повисла тяжёлая пауза.

– Не двинулся, сдвинулся он давно! А Гуркин и без выпрошенных командировок Флоренцию знал до мраморной завитушки, – забурчал Кеша.

– И фасад палаццо Ручеллаи мог по памяти нарисовать, как сам Альберти ни за что не сумел бы, все-все античные ордерные детали, спереди – лоджию с глубокой тенью.

– А рельефную стену Уффици в перспективе? С белеющим спереди Давидом, с силуэтной аркой Вазари, в глубине которой прячется точка схода…удивительно, будто бы набросок с натуры!

– Или кальку на беспомощный подрамник накладывал и вырисовывал цанговым карандашом тёмные спаренные колонны, под базами – тёмные удлинённые спаренные кронштейны, и так изящно, легко…словно соревновался с Микеланджело…рисовал, словно своими глазами видел.

– Может быть, в другой, прошлой жизни?

– Я последний раз с Гуркиным повстречался на лекции этого бездоказательного болтуна Шанского… – начал Герберт Оскарович.

– Бедняжка уже плох был тогда, очень плох.

Где московский теоретик, с минуту назад… Вот оно, искусство улетучиваться! – спешил на «Стрелу».

– Да, покойный Олег Иванович виды Флоренции собрал примечательные, на стеклянных пластинках, – Герберт Оскарович, сняв очки, близоруко осмотрелся. И спохватился. – Хотя пластинки чёрно-белые, не цветные, обидно, – надел очки, – покойный Олег Иванович превозносил непомерно ордер, замкнутую формалистическую систему.

– Святая правда, Олежка без всяких поездок памятники до руста с завитушкой знал, на своих флорентийских пластинках стольких студентов выучил! И в институтской фундаментальной библиотеке у нас книги на зависть! – облегчал душу Виталий Валентинович. И воодушевлялся. – Ей-богу, не ценим мы того, что имеем! Я президента французской художественной академии недавно сопровождал на «Лебединое озеро». Выходим из Мариинки – ветер, мокрый снег, назавтра дел неприятных ворох. Ему-то славно, думаю, завтра в Париже будет. А он говорит. – Здесь чудесно, мосье, в невероятном живёте городе! Мне, увы, надо возвращаться в Париж с его уличными пробками, интригами коллег.