Приключения техасского натуралиста

РОЙ БЕДИЧЕК Приключения техасского натуралиста

ПРЕДИСЛОВИЕ

Почти любой техасец и уж, во всяком случае, каждый настоящий натуралист знаком с книгами Д. Фрэнка Доуби, Уолтера Прескота Уэбба и Роя Бедичека, написанными в первой половине нашего века. Я так и вижу трех этих друзей-писателей сидящими у костра за оживленной беседой то об искусстве, то о природе: от Шекспира до славки древесной, от сома до Одиссея. Или бродящими по холмистым нагорьям Техаса еще в те наиболее благополучные для его природы времена. Разор был еще не столь явен, и порой здесь можно было встретить одинокого черного ягуара. А старики, видевшие команчей, еще рассказывали о последних стадах диких бизонов. Тогда в Техасе еще водились волки — и рыжий гривистый, и мексиканский лобос, и серый волк. А кое-кто живописал свои встречи с медведем гризли в Западном Техасе.

Все это — дикая природа, коренные жители, коренная культура — исчезло стремительно, но недавно, оставив, однако, существенные следы — в том числе и в книгах знаменитой троицы.

О Доуби и Уэббе я знал больше, чем о Бедичеке. Доуби — это техасский фольклор, а Уэбб — прежде всего фундаментальный труд «Великие равнины». Бедичек же по-прежнему менее известен, и это большая потеря не только для современных и будущих техасцев, но и для читателей всего мира.

Родившийся в девятнадцатом веке, Бедичек создал труд, который войдет в двадцать первый. Его книга живописует далекие времена края холмов. Но помимо ценных сведений (распространение ярко-красной мухоловки, образ жизни желтощекой славки и т. д.) книга эта обогащает нас силой и непосредственностью чувств автора. Для меня она столь же глубока, сколь и «Альманах песчаной страны» Леопольда или «Уольден» Торо.

Больше всего меня восхищает, насколько Бедичек свободен в своих чувствах и мыслях.

Мюр и Торо писали в традициях Эмерсона, когда Бог представлялся ликом природы. Писали в те времена и в той стране, где великолепные закаты воспринимались не иначе как небесные врата. Человечество еще не было столь агрессивно по отношению к природе, и их взволнованно-прочувствованные описания все-таки представляются мне удобно-тенденциозными. И Мюр и Торо действительно обладали ярким видением природы, оба были весьма оригинальными мыслителями, но все же они творили в благоприятном интеллектуальном окружении.

Бедичек обратился к золотому лику природы столь же вдохновенно и бесстрашно, как Мюр и Торо, проявив к тому же большую свободу мышления, однако общество было уже значительно более жестким. Я имею в виду реакцию так называемой объективной науки, что знакомо нам и по сей день. Ученым упорно внушалась мысль, что ученость их не истинна при глубокой любви к предмету своих исследований. Теперь, слава Богу, положение мало-помалу меняется — ученые наконец вспомнили, что наука предполагает открытия, а на великие открытия толкает только страсть познания. Они поняли, что гораздо опаснее оградиться от предмета исследования, чем быть к нему слишком близким, что люди не могут подавлять свою самобытность, свою человеческую сущность и чувства. Увы, в пору, когда Бедичек записывал свои наблюдения, пытаясь осмыслить происходящее в природе, ученые думали иначе.

В первой половине нашего века немало насмешек выпадало на долю тех, кто одухотворял природу, ощущал ее как поэт и позволял своему сердцу гореть огнем восхищения перед ее девственной чистотой, перед слабым дыханием ее ветерка. Отблеска солнца на крылышке стрекозы было довольно, чтобы энтузиаст почувствовал себя в объятиях природы и восславил ее чудеса, сотворенные Богом и небесами.

Вообще-то подобное одухотворение было отчасти надуманным, и люди порой притворялись, будто испытывают сильные чувства. А при нашей типично американской практичности каждый искренне чувствующий природу и потому хотя бы отчасти напоминавший злосчастный стереотип тут же низводился в категорию сверхчувствительных и, следовательно, бесполезных ученых.

Все это не имело для Бедичека никакого значения. Он писал, что чувствовал, даруя людям смесь мыслей и ощущений, нисколько не заботясь, кто и куда может его причислить. И именно поэтому, как утверждают в академических кругах, его книга по-прежнему современна. Он не проявлял робости, признаваясь в любви к своей земле; он не стеснялся видеть, а затем и писать, что гусь способен чувствовать радость и возбуждение.

Бедичек был на редкость хорошим натуралистом. Он обладал врожденным инстинктом, подсказывавшим ему, когда быть художником — открывать свое сердце, свои чувства, свои эмоции, — а когда надо обеими ногами стоять на земле и быть истинным ученым — просто фиксировать наблюдения и достоверные данные.