Приключения троих русских и троих англичан. Плавающий город. Священник в 1839 году: [романы]

Назавтра, пятнадцатого апреля, в обществе неутомимого доктора я побродил по городу, погулял по набережной Ист-Ривер, посетил Бруклин. А когда настал вечер, попрощался с мужественным Дином Питферджем и, расставшись с ним, почувствовал, что приобрел еще одного настоящего друга.

Во вторник, шестнадцатого апреля, наступил назначенный день отплытия «Грейт-Истерна», и в одиннадцать часов я прибыл на тридцать седьмой причал, где стоял тендер, готовый отвозить пассажиров. На борту его уже было много людей и вещей. Я тоже сел. Вдруг кто-то взял меня за руку. Я обернулся. Это опять оказался доктор Питфердж.

— Вы! — воскликнул я.— Неужели и вы возвращаетесь в Европу?

— Да, сударь мой.

— На «Грейт-Истерне»?

— Конечно,— ответил, улыбаясь, мой эксцентричный друг.— Я все размышляю и сопоставляю. Подумайте, ведь это, быть может, последний рейс «Грейт-Истерна», из которого он не вернется!

Колокол уже возвещал об отплытии, когда рассыльный из «Отеля Пятой авеню», несясь во всю прыть, успел-таки доставить мне телеграмму, отправленную капитаном Корсикэном из Ниагара-Фолс:

«ЭЛЛЕН ВЫЗДОРОВЕЛА, К НЕЙ ПОЛНОСТЬЮ ВЕРНУЛСЯ РАССУДОК, И ДОКТОР ЭТО ПОДТВЕРЖДАЕТ!»

Я сообщил эту приятнейшую новость Дину Питферджу.

— Доктор подтверждает! Доктор это подтверждает! — брюзжа, повторял мой товарищ по путешествию.— Я тоже подтверждаю. Но что это доказывает? Кто подтвердит мне, вам, всем нам, дорогой друг, свою ошибку или неправоту?

Через двенадцать дней мы прибыли в Брест, а на следующий день — в Париж. Обратный рейс прошел без происшествий — к великому огорчению Дина Питферджа, все время ожидавшего кораблекрушения.

И когда я засел за стол, чтобы не пропали втуне заметки, которые делались мною каждый день — о «Грейт-Истерне», плавающем городе, о встрече Эллен и Фабиана, о величественной Ниагаре,— мне показалось, что я переживаю все заново. Ах! Как прекрасны эти путешествия, «особенно когда вернешься», как выразился доктор!

В течение восьми месяцев я не имел ни единой весточки от моего эксцентричного друга. Но настал день, когда по почте пришел конверт, обклеенный разноцветными марками. Лежавшее в нем письмо начиналось так:

«Борт парохода «Кэролайн», Оклендские рифы. Наконец-то мы попали в кораблекрушение...»

А кончалось письмо такими словами:

«...Никогда мне не было так хорошо! С самым сердечным приветом, Ваш Дин Питфердж».

Конец

Священник в 1839 году

Глава I

Старая церковь Святого Николая[405] в Нанте[406]. — Великопостная проповедь. — Трагедия. — Проповедник так и не появился. — Чудесное спасение. — Колдунья.

Вечером 12 марта 1839 года надтреснутый голос колокола старой церкви Святого Николая призывал верующих на проповедь по случаю начала поста[407]. Именно об этом времени года сказано:

Siquis sacrum quadragesimale jejunum despectu Christianitatis contempserit et carnem comederit, morte moriatur, sed tamen consideratur a sacerdote ne forte causa necessitatis hoc cuilibet proveniat et carnem comedat.[408]

Ждали знаменитого проповедника[409]. Народу собралась тьма. Желающие увидеть и услышать заезжую знаменитость стекались к церкви со всей округи.

История храма Святого Николая уходила в глубь веков. Время не пощадило здание. Оно обветшало, покосилось. Одна колонна, мощная, громоздкая, напоминала ногу исполинского слона. Другая, напротив, тонюсенькая и с виду хлипкая, — костлявую руку. И так во всем.

За массивным каменным сводом виднелся второй, деревянный, украшенный множеством резных скульптур. Вот — голова громадного монстра[410] с приплюснутым носом, разинутым клыкастым ртом и взлохмаченными волосами. А вот — лицо херувима[411]: он напуган видом монстра и плачет от страха.

На всем — печать тлена и забвения. А ведь когда-то храмовый колокол славился далеко за границами города. Что и говорить — царь-колокол. Однако все проходит: прошли и дни его величия. Нынче хриплый, трескучий голос колокола раздается лишь в самых редких случаях, в таких, например, как сегодня.

День и, правда, был не совсем обычный. Медленно раскачиваясь, колокол глухо кряхтел и ухал, а добропорядочные буржуа останавливались возле колокольни и внимательно вслушивались в колокольный звон, который разносился над полями и крышами домов, призывая и призывая прихожан.

Толпа росла: мужчины, женщины, дети, отцы семейства и почтенные матроны[412], застенчивые девицы и ребятня. Тут же карманные воришки, проститутки. Когда же им еще раздолье, как не в такой день? Среди тысячной толпы всегда найдется чем поживиться.