Приключения в дебрях Золотой тайги

«Народ как в Иркутске, так и во всей Сибири по большей части набожен, а особливо старожилы и купечество; это не мешает тамошним купцам жить весьма опрятно, со вкусом, брить себе бороды и одеваться чисто в немецкое платье; к тому же они весьма гостеприимны и примерной нравственности».

Сенатор Корнилов –

важный чиновник сибирской администрации.

«Вообще же иркутские граждане обходительны и гостеприимны так, что в последнем случае можно их назвать примерными русскими хлебосолами… В домах своих живут очень опрятно, богатые для украшения комнат зеркала и другие лучшие мебели выписывают из Санкт-Петербурга, Москвы и с Макарьевской ярмарки. Не отращивают бород, ходят в немецком платье или мундирах Иркутской губернии; иностранных языков старики и средних лет люди хотя и не знают, зато старые и новые русские книги, также газеты и журналы, издаваемые в обеих столицах, выписывают и с любопытством читают, извлекая из всего существенную для себя пользу».

Семивский –

чиновник сибирской администрации.

Подобных высказываний сотни…

Пол-России за спиной. Половина ещё впереди.

Едешь и едешь, оставляя позади села, деревни, города. А между ними верстовые столбы, да спасительные для всякого путешественника почтовые станции. Не будь их, и впрямь загрустишь, запечалишься, подозревая, что путь твой никогда не закончиться.

Но вот и Сибирь. Кому погибель, а кому избавление от невзгод ещё более тяжких, чем суровое сибирское житьё. Кому простор для души, карьера и широкое поле деятельности, а кому ссылка и наказание. Одному бывает тягостно от дум – как оно там, а другому дальний путь в радость, спасение от скуки и ежедневной бытовой суеты.

То ползёт, то мчится почтовая карета по Московскому тракту. И покойно на душе, и радостно, что ещё немного – и конец изматывающей тряске, бессоннице, однообразию дорожных пейзажей и вынужденному одиночеству. Скоро главный город обширной губернии.

Мчится тройка, поливают колокольцы, наяривают, чтобы ямщик не вздремнул ненароком, не съехал в придорожную канаву. Отпугивают колокольцы диких зверей, птиц разгоняют. Динь-дон, динь-дон. Едет, мчится почтовая, уминает пыль да грязь. Скоро, скоро Иркутск! Когда долгий, утомительный путь остался позади, Григорий ощутил радость своему нечаянному жребию. За те дни, которые провёл в дороге, столько впитал впечатлений, столько приобрёл знакомств и столько часов побывал в раздумьях, что казался себе другим человеком.

Прошлая ровная, спокойная, понятная, жизнь, казалась теперь недостижимой, да и ненужной.

Сколько всего невероятного узнал он и увидел за эти дни! Сколько открыл отваги, доброты и сердечности в соотечественниках! Отчего же раньше эти их добродетели были скрыты от него, что мешало разглядеть всё лучшее? Особенно поразила одна история. Её Григорий вспоминал часто, как и рассказчика – инженера, ехавшего на службу из отпуска. Инженер был очевидцем событий, а потому всё, что говорил, имело особое обаяние… Вот и сейчас, подъезжая к губернскому городу, к своей цели, Григорий мыслями нет-нет да возвращался к судьбе 73 людей, которых никогда не знал и не видел. Он вспоминал, как инженер приглушал голос, начиная свою историю.

«– Иркутск, дорогой мой Григорий Матвеевич, это, знаете ли, город особый, наша северная столица! Не улыбайтесь, скоро сами убедитесь. Какие библиотеки, театр, научные общества, приличные оперные певцы… Люди – вот что главное, Григорий Матвеевич. Я, конечно, идеалист. Возможно, на меня влияют долгие, почти безлюдные таёжные путешествия, но иркутские люди, скажу я вам, замечательные. Вот лишь один показательный пример.