Приключения в приличном обществе (СИ)

Я перелистнул страницу, где был вклеен листочек с диагнозом. 'Резкий энурез, графомания, меломегалофобии, маниакально-депрессивный психоз (МДП)...' - Ах, что они пишут о нас? А как же врачебная этика? Эти фиктивные дефекты не имеют ко мне никакого отношения.

Тут я вновь припомнил, что, в общем-то, и де Сад не имеет ко мне прямого отношения. Это с чьей-то нелегкой руки я стал известен под этим именем в узком кругу, а раз так, то пусть этот Альфонс завершает свой курс лечения в аду.

Я перешел к букве М, которая оказалась неподалеку.

'Мамонов Дмитрий С. Графомания, меломегалофобии, маниакально-депрессивный психоз'. Тот же самый диагноз, что и у маркиза, только вместо энуреза диарея была, немного опешив, констатировал я. Да что они во мне понимают? Я изорвал анамнез и эпикриз и бросил клочья в лужу мочи, прежде чем до меня вторично дошло, что и Мамоновым меня можно было считать лишь с большой натяжкой.

Я припомнил свою подлинную фамилию (о коей умалчиваю), но карточки, ей соответствующей, в отсеках не обнаружил. Значит, в умственном плане со мной все обстоит благополучно. В чем у меня, кстати, ни малейших сомнений не было. Даже когда в женском теле приключения совершал.

Я вернулся к букве М и нашел досье на Маргулиса, невероятно раздутое, состоящее из четырех томов - вероятно, сей одиозный персонаж по праву того заслуживал. Я его быстренько перелистал.

'Родился ... учился ... лечился ... Влечение к ... Лечение в ....'.

Интересное чтение. Захватывает весьма. Жаль, времени нет оставаться здесь надолго, держась в стороне от событий, которые могли бы иметь непреходящее значение для будущего человечества.

По опыту всех предыдущих революций, почерпнутому из книг, я знал, что первым делом восставшие жгут архив. Поэтому, прежде чем вернуться в гущу происходящего, я выбрался в парк и, ёжась от холода, укрыл досье на Маргулиса в дупле столетнего дуба.

Возвратившись в здание и повернув в коридор, я едва не был сбит толстым невропатологом, промчавшемся мимо меня. За ним с гиканьем несся Птицын:

- Хватайте их, склизких! Держи! Дави!

Какой-то очкарик, по-видимому, практикант, метнулся из вестибюля в парк.

Толстяк, приняв обтекаемую форму, чтоб мчаться еще быстрее, рванулся за ним, но Птицын, взмыв, подобно орлу, как если бы потрох его, начиненный порохом, придал ему небывалое ускорение, одним многометровым прыжком достиг дверей. Где и вступил в неравный бой с невропатологом. Однако, не успев применить трубу, был легко отброшен врачом-силачом на столь же многометровое расстояние, растянувшись прямо под стендом 'Наши любимые врачи'. Невропатолог выскочил в лунный парк.

Птицын по какой-то причине за ним не последовал, и пока он в приступе аутоагрессии рвал на себе волосы (которые и так плохо росли), я прямым коридором вышел на шум.

Что тут творилось, Господи! Как допустил?

Нападающие ворвались в лабораторию, достаточно просторную, чтобы вместить человек тридцать и разгуляться им. Не понадобилось и минуты, чтобы создать на этом месте хаос. Словно дрянной адреналин, впрыснутый в вены сотне чертей, разом взыграл. Словно неким вселенским вихрем взмыло до самых небес вековой слежавшийся мусор из бумажных хлопьев, осколков стекла, клочьев одежд. Словно я на дно ада попал. Всё, что могло ходить ходуном - ходило, скакало, прыгало. Всё прочее - опрокидывалось и тряслось. Всё, наделенное голосовыми связками - визжало, вопило, выло, оглушая, души смиренные леденя. Ломали колбы о головы, ребра о стулья, стулья о ребра врачей. С трудом можно было взять в толк, что это не безумца кошмарный сон, а десница действительности. Луна разгоралась, громыхало всё пуще и чаще, вечернее время вышло, наступила ночь.

Я попытался найти Маргулиса, но его искаженный ужасной гримасой фас сам вдруг возник передо мной.

- Страшно, мамочка? - крикнул он прямо в мое лицо.- Страшно! Это, батенька - бунт! - И обернувшись к безумствующим, прокричал. - Смотрите и помните, господа! Фиксируйте для истории!

Кого-то из белых тут же вытащили в коридор и там зафиксировали.

- Что вы не веселы, маркиз? Как импотент на празднике плоти! Крушите, безумствуйте с нами! Скучать в такой куче ...

Конец фразы Маргулиса потонул в воплях.

Не счесть бесчинств, произошедших на моих глазах в течение получаса. Не припомнить подробностей. Не обладая образным стилем, не описать. Господи, как возможно такое? Мне стыдно за стадо Твоих свиней. Но я только констатирую факты, я бессилен на них влиять.

Хирург, запершийся в кабинете, двигал к двери мебель.

- Эй, медицинская морда! Сдавайся! Нас больше, чем ты!

Хирург отвечал слабым голосом, что сдаст свои позиции только незаинтересованной стороне. Кто-то сорвал со стены огнетушитель, не сразу сообразив, что с огнетушителем не шутят, а тушат им, и принялся колотить им о филенку, пока что-то не задребезжало в нем, и толпа, в восторге от хлынувшей пены, ворвалась в кабинет. А там уже, влезши в окно, в тылу врача действовал Птицын.

Кто-то тронул меня за плечо. Это был Никанор.