Приключения Вернера Хольта

— Это было в феврале тридцать третьего года, — продолжала она рассказывать. — Он больше не вернулся, хотя еще долго жил — в лагере. Мне было уже одиннадцать, когда пришла похоронная. Это было третьего августа сорокового года. Мама никогда не заговаривала со мной об отце. Но когда пришло это письмо, она стала белее стены. Я и сейчас слышу каждое ее слово. Она говорила: «Я молчала, думала, это поможет ему вернуться… Но теперь, — сказала она, — я не в силах больше молчать». Я так и не поняла, что она имела в виду. А через несколько дней вечером она присела ко мне на кровать и сказала: «Они оплевали твоего отца, они и меня оплюют, но ты не верь ни слову из того, что они про нас скажут». С этого дня все у нас пошло вкривь и вкось, — продолжала Гундель шепотом: — Я часто слышала, как мама уходила ночью, ведь у нас всего-то была одна комнатка с кухней. В декабре — девятого декабря — я пришла из школы и увидела в доме полицию. Они допрашивали меня и допрашивали, а потом какая-то женщина увела меня с собой и долго била, чтобы я рассказала ей все, что знаю. А я ничего не знала. А потом меня поместили в приют для беспризорных детей. Весной мою мать шесть раз приговорили к смерти — ну ты знаешь, как это бывает, — по шести разным статьям, — и тут же казнили. — Она умолкла. — Вот и все. В меня тоже плевали. В приюте были девочки, попавшиеся в краже и даже кое в чем похуже, и все они считались лучше меня. И все они кричали мне «Дрянь!»… — Лицо ее замкнулось. — А теперь иди! Можешь спокойно уходить! Мне никто не нужен!

Он лежал без движения, глядя в бездонное летнее небо, пока не зарябило в глазах.

— Никому про это не рассказывай, — сказал он наконец. — Как бы и с тобой чего не случилось!

Лицо ее посветлело. Он сказал тихо:

— Я не знаю, сколько еще продлится война. Я не знаю, что творится на белом свете и что со мной будет. Иногда мне кажется, что все это дурной сон. Но если я вернусь с войны, вся моя надежда на тебя. Иначе я не знаю, к кому мне возвращаться.

— А может, ты очень скоро меня забудешь?

Он сорвал колос, швырнул его в сторону поля, и сказал:

— Не забуду!

Она вдруг рассмеялась.

— Вот теперь я тебе скажу, что я подумала позавчера, на улице. — Она щурилась на солнце, стоявшее уже над самой Скалой Ворона. — Я подумала: хорошо бы иметь такого брата!

— Брата! — Хольт в замешательстве уставился на нее.

— А тебе не хотелось бы быть моим братом? — спросила она.

Он приподнялся. Теперь он видел не только ее лицо с большими глазами и совсем еще детским ртом, но и обнаженные смуглые руки, и юную грудь, обтянутую тесным платьицем, и маленькие ножки в деревянных сандалетах, выглядывавшие из-под раскинутого подола.

— Нет, не братом! — сказал он и вскочил. — Пойдем, скоро вечер. — Он протянул ей руки и помог подняться; с минуту они неподвижно стояли друг против друга, но она вырвалась. Он последовал за ней. Они лесом направились к городу.

Смеркалось. Под деревьями притаился прозрачный сумрак. Они подошли к развилке. Хольт выбрал более далекий путь. В кустах стояла скамья, он опустился на нее, посадил Гундель рядом, взял ее руки в свои. Потом поднял ее к себе на колени. Она склонила головку на его плечо. Он обнял ее левой рукой, а правой откинул с ее лица непослушные пряди. Близкое к жалости чувство зашевелилось в нем.

— Ты такая еще юная!

Она сказала с закрытыми глазами:

— Ты тоже!

Он чуть-чуть дотронулся до ее губ.

— Не так, — сказал он. — Не надо крепко сжимать рот. Губы должны едва касаться друг друга.

Она вдруг засмеялась.

— Попробуй еще раз!

Он снова поцеловал ее. Оказывается, она поняла.

— Ну как, правильно? — спросила она.

— Не спрашивай меня, глупышка! Если тебе понравилось, значит, было правильно! — Она снова протянула ему губы, видно, ей понравилось. Он крепче прижал ее к себе. Очень осторожно, чтобы не испугать, положил ей руку на грудь. Она хотела что-то возразить, но он теснее прижал к себе ее голову и расстегнул ей платье до пояса. Под ним был только купальный костюм. Он ощутил ее теплую кожу, снял бретельку купальника с ее плеча и легко-легко, словно дуновением ветерка, коснулся копчиками пальцев выпуклости груди.

Она вздохнула: «Мне страшно». Но обвила его шею обнаженной прохладной рукой.

Он пришел в себя и так испугался, что чуть не оттолкнул ее.

— Что с тобой? — спросила она.

Он снова притянул ее к себе, очень нежно, и сказал, погрузив рот в ее волосы:

— Ничего. Ты прелесть. Ты… похожа на эльфа.

Она сказала наивно:

— Ты прав…

— В чем же это я прав?

— Что не хочешь быть моим братом.

Это доконало его.

— Когда кончится война, — сказал он, — я сразу же за тобой приеду. Если к тому времени ты меня не забудешь.

— Я!.. Тебя забуду!.. — воскликнула она. Он поднялся и несколько шагов пронес ее на руках, а когда опустил на землю, она с секунду лежала на его груди, точь-в-точь как девочка в красных башмачках. Он беспомощно прижал ее к себе и спрятал лицо в ее волосах.

Медленно брел он кривыми улочками. Вольцов еще не приходил. Хольт долго сидел у открытого окна. Летняя ночь просвечивала насквозь, до самой реки.