Как-то вечером они по обыкновению собрались в столовой, где Готтескнехт проводил урок своей излюбленной теории зенитной стрельбы. Нерасторопный Хампель успел уже заработать третий неуд, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Готтескнехт сунул в карман боевой устав и сказал:
— Ну вот, сегодня и мы постреляем! — Всех даже в жар бросило от этих слов.
В течение дня на их батарее только четыре орудия были в полной боевой готовности. Однако ночью приходило подкрепление — рабочие и служащие, члены местной противовоздушной обороны, — так что заняты были все шесть орудий. Сегодня к двум орудиям стали курсанты. Готтескнехт и его восьмерка заняли пост управления.
Расчет Шмидлинга был крайне взволнован, но больше всех волновался сам Шмидлинг. Он раз десять повторил, обращаясь к своим ученикам: «Не осрамите меня, христом богом прошу! Стрелять не страшно, для вас это дело привычное». Так как у них не было звукоглушителей, он всем роздал вату.
В качестве заряжающего им был придан старший ефрейтор, он же полковой писарь или «канцелярский жеребец». Вольцов первым делом отнял у него рукавицу заряжающего, но Шмидлинг, стоявший у провода командира орудия, одернул самоуправца: «Отставить! До получения особого разрешения, а еще будет ли подано такое ходатайство, вас нельзя допущать к стрельбе боевыми патронами».
Но тут с командирского пункта поступило сообщение об отмене воздушной тревоги.
На следующий день Готтескнехт сказал курсантам на утренней проверке:
— У меня для вас сюрприз. Наш учебный план предусматривает четыре часа тренировочной боевой стрельбы, мы приступим к ней сегодня в десять ноль-ноль с обозначением мишени. К нам залетел шальной бомбардировщик; вот вам случай показать, чему вы научились. Не смейтесь, Хольт! Что вас так рассмешило?
— Господин вахмистр! Ваш шальной бомбардировщик — верно, все тот же старый «Клемм». Когда-нибудь он и в самом деле свалится нам на голову!
— Плохо! — бросил ему Готтескнехт. — Сегодня к нам в самом деле прилетит Ю-88 — должно быть, по тому случаю, что у нас с вами последнее занятие.
Начинается! — подумал Хольт. Вот мы и у цели! Он посмотрел на Вольцова, лицо которого сохраняло полную невозмутимость.
Готтескнехт продолжал:
— Я понаблюдаю вас на этом учении со всем подобающим пристрастием. Если все у вас сойдет как следует, — тут он запнулся, а потом закончил все тем же деловым тоном, — вы сразу же отнесете на вещевой склад все ваши казенные пожитки. Наша батарея расположилась на позиции в окрестности Эссена, Ваттеншейда и Гельзенкирхена, место, можно сказать, идеальное! Выезжаем сегодня же ночью.
Все ждали этого известия, но то, что его сообщил сам Готтескнехт, ударило юношей словно обухом.
— Святой Антоний, — воскликнул Готтескнехт, — что я вижу! Кругом одни недовольные лица! Обещаю, что вы будете жить как на даче, разве только придется малость пострелять, или вам назначат тактические занятия, — потому что ваша муштра будет продолжаться и там, — или вас пошлют разгружать боеприпасы, или засыпать воронки, или подвернется еще какое-нибудь важное дело. Прошу без паники! Помалкивайте, Вольцов! И вы еще выдаете себя за сына офицера! Вы — наше позорное пятно, вы позорите всю батарею!
— Господин вахмистр, — взвился Вольцов. — Я этого не потерплю — насчет «позорного пятна!»
— Вольцов, выйти из строя! Налево кругом, марш… Лечь! Встать! Лечь! — Готтескнехт повернулся к правому флангу. — Шмидлинг, остальное вы берете на себя! Поучите вашего любимца, он первостатейный нахал и крайне в этом нуждается. Займитесь им минут десять, но только как следует, по всем правилам! — И, обратившись к Вольцову, который лежал неподвижно, уткнувшись носом в землю, вдруг заорал: — Га-а-а-азы! Вот-вот, так ему и надо, к остальным это не относится, пусть запомнит окончание учебы! — Вольцов надел противогаз. — Шмидлинг, проверьте, правильно ли надета маска? Вольцов продувная бестия! Да что вы копаетесь, Шмидлинг? Вам надо только покрепче зажать шланг. Если Вольцов через пять минут будет еще жив, значит, маска надета неправильно. — В рядах засмеялись. — Вот и хорошо, — сказал вахмистр, — у всех, оказывается, замечательное настроение. Хольт, почему вы не смеетесь с нами?
— Вольцов мой друг, господин вахмистр! Вы не можете требовать, чтобы я смеялся, когда мой друг в беде!
— Умилительно видеть такую преданную дружбу! — воскликнул Готтескнехт. — Как вы сказали? Я не могу требовать!.. Да вы понятия не имеете, чего только я могу от вас требовать! Хольт! Вон из строя, марш! Га-а-а-азы!..
Хольт вытащил из сумки противогаз и надел.
— Шмидлинг, захватите с Кастором и нашего Поллукса! Что?! Не понимаете? Захватите и Хольта, ему тоже не помешает хорошая разминка. Вам повезло, Вольцов, разделенные страдания переносятся вдвое легче. Вы не можете жаловаться на дурное обращение!
Хольт и Вольцов, задыхаясь, гоняли по полю. Спустя минут пятнадцать Шмидлинг разрешил им вернуться в барак. «На черта вам это сдалось? Сами себя подводите!»