— Ну а девушки? — допытывалась она. — Все больше гимназистки?
— Что ж, для некоторых это единственная возможность рассеяться, набраться новых впечатлений. И это вполне понятно.
— Для некоторых? Но не для вас же?
— Нет, не для меня. — сказал он, внутренне поеживаясь. Этот допрос был ему крайне неприятен.
— В шестнадцать лет — на зенитной батарее, какой ужас! Ведь вы же еще дети! — негодовала она. Он напрасно искал ответа, язвительного, меткого… И думал с тоской: зачем я позволяю над собой издеваться?.. Но когда они подошли к подъезду большого многоквартирного дома и она спросила: «Не зайдете ли выпить чашку чаю?» — Хольт мгновенно растаял. «Охотно», — сказал он и последовал за ней.
Он помог ей снять черную меховую шубку; тоненькая, стройная, она в своем коричневом шерстяном платье походила на узкобедрого мальчика. Фрау Цише ввела его в комнату, и он растерянно остановился посреди пестрого ковра, озираясь по сторонам. На столике для кабинетной лампы, вставленный в рамку, стоял портрет пятидесятилетнего мужчины в эсэсовском мундире и форменной фуражке с изображением мертвой головы; его топорные черты и вся его одутловатая физиономия походила на лицо Гюнтера Цише… Отец, конечно! Хольт повернул карточку и на оборотной стороне прочел: «Моей горичо любимой Герти ( „горячо“ в самом деле через „и“, да и почерк, неуклюжий, корявый, показался ему отвратительным) к двадцать шестому дню рождения от ее Эрвина». Дата: Краков, 1942 г. Значит, ей скоро двадцать восемь…
Взволнованный, уставился Хольт на одутловатую зверскую физиономию. Все его существо до краев преисполнилось ненависти к этому человеку в крикливой форме, писавшему с грубыми орфографическими ошибками, что не мешало ему быть мужем неотразимой женщины-девушки…
Позади хлопнула дверь. Быстрыми, легкими движениями фрау Цише расставляла чайную посуду. Она ласково улыбалась ему и доверчиво болтала.
— У нас неуютно, как видите. Мы почти все вывезли за город. В один прекрасный день и в этот дом ударит бомба.
Он сидел против нее угрюмый, молчаливый.
— Что с вами? — участливо спросила она.
— Ничего. У меня неспокойно на душе. Должно быть, перед тревогой.
Она наклонилась к радиоприемнику. Хольт против воли следил за движениями ее тонких рук.
«…В воздушном пространстве рейха не обнаружено вражеских самолетов».
Фрау Цише включила музыку.
— Ну что, успокоились? — Она удобно откинулась на спинку кресла.
Бежать! — думал Хольт. Лучше бы я пошел в кино! Взгляд одутловатого блондина, казалось, сверлил ему спину. Нельзя же было все время сидеть, опустив глаза в чашку, и он нет-нет и поглядывал на нее, как она уютно прикорнула в кресле, поджав под себя ноги. Нежный профиль, длинные темные волосы собраны на затылке в небрежный узел…
— Пожалуй, я пойду. — Он встал со стула. — У меня неспокойно на душе.
Она удивленно на него посмотрела.
— Что ж, как хотите, — сказала она с подчеркнутой любезностью. — Я вас не задерживаю!
В коридоре он быстро надел шинель. Она протянула ему руку.
— Пожалуйста, не сердитесь! — пролепетал он, сам того не ожидая.
Она высоко вздернула брови. Он не осмеливался поднять на нее глаза.
— Можно мне будет еще прийти?
— Почему же нет? — сказала она равнодушно. — У меня есть телефон. Попросите Гюнтера, он вам даст.
Он опрометью сбежал по лестнице и потом долго бродил по улицам, прежде чем вернуться на батарею.
В тот вечер он долго не мог заснуть. Рядом похрапывал Феттер. Хольт уставился в темноту.
Он видел миндалевидные глаза и темные волосы, собранные на затылке в небрежный узел.
А Ута?
Хольт решил, что ноги его больше не будет у фрау Цише.
6
В воскресенье Кутшера был в скверном настроении: придравшись к тому, что кто-то недостаточно четко ему откозьн ряд, он заставил всю батарею полтора часа прошагать в строю. Только сигнал тревоги освободил юношей.
После воскресного обеда — неизменного тушеного мяса с подливкой, именуемой «баланда по-армейски», кислой капусты и картофеля в мундире — на батарею устремился воскресный поток посетителей, родные и знакомые курсантов из окрестных городов.
Феттер, Кирш и Рутшер, как всегда в воскресенье после обеда, резались в скат. Феттер не мог нахвалиться здешним, как он выражался, «райским житьем». «Попробовали бы теперь мои родичи сунуться ко мне с плеткой!» Вольцов читал Клаузевица. Гомулка подремывал на своей койке.
Хольт писал Уте письмо. Но тут кто-то просунул голову в дверь и крикнул: «Цише, в столовую, к тебе пришли!» Цише исчез. Это может быть только она, подумал Хольт. Ута была мгновенно забыта. Посмотреть — она или не она.
В комнату вошел Земцкий. Феттер подсчитывал взятки:
— Пятьдесят восемь, шестьдесят два — за глаза хватит!
— Гильберт, — прощебетал Земцкий, — тебя зовут к орудию «Цезарь». Старшие ефрейторы испытывают гидравлический зарядный лоток!
Вольцов закрыл книгу.
— Что ж, посмотреть стоит! — сказал он и ушел, хлопнув дверью.
Не могу же я пойти в столовую, убеждал себя Хольт. Я покажусь ей смешным.
— Что такое зарядный лоток? — спросил кто-то.