Приключения Вернера Хольта

Хольт успел снять с себя только тяжелые, подбитые гвоздями башмаки и, как был, одетый, забрался на верхнюю койку. Он так вымотался и устал, что воспринимал все безучастно, словно из отдаления, как если бы происходившее его не касалось, а было лишь кадрами киноленты. Плевать мне на вес, думал он… Сейчас проснусь и увижу: Цише сидит на своей койке и несет обычную ахинею: «нордическая раса призвана установить новый порядок в Европе» — или другую подобную чепуху… Еще не очнувшись как следует, Хольт соскочил вниз. Неужели все это было только вчера? Один день, как тысяча лет, но почему Кутшера пришел сам, а не прислал дежурного унтер-офицера?

— Феттер! — гаркнул Кутшера, и голос его прокатился по комнате ударом гонга. — Как вы расцениваете террористический акт против нашего фюрера Адольфа Гитлера?

— Я? — растерянно пробормотал Феттер. — Вы меня спрашиваете? Вы хотите знать…

— Что с ним? Он бредит? — разгневался Кутшера.

— Господин капитан! — неожиданно вмешался Гомулка — за последние четыре дня нам и пяти часов не пришлось поспать!

Кутшера повернул к Гомулке свое лошадиное лицо, но тут из коридора донесся голос Готтескнехта:

— Господин капитан, сейчас начнут нередавать речь фюрера!

В столовой теснилась уставшая до изнеможения молодежь, а также старшие ефрейторы и дружинники ПВО. Готтескнехт настраивал радиоприемник, стоявший обычно в бараке у Кутшеры.

Хольт забрался подальше в угол, надеясь, что его здесь не заметят. Он устроился поудобнее на своем жестком стуле. Вольцов сел рядом. Какое-то сонное оцепенение овладело Холь-том; дребезжащая музыка действовала на него усыпляюще. В этом состоянии, между явью и сном, лихорадочно работало его воображение. Но вот марши умолкли. Диктор долго и пространно объявлял что-то. Говорят все германские радиостанции, работают такие-то, такие-то и такие-то радиопередатчики… Диктор без конца перечислял радиопередатчики, а потом водворилась тишина, тишина длилась бесконечно, и Хольт думал: сейчас начнется! Он склонил голову к плечу, это позволяло ему видеть профиль Вольцова. Рассудок его, спотыкаясь, бродил по самой границе забытья. Вольцов — лучший боец в огневом взводе, дорогие немецкие соплеменники и соплеменницы, такого заряжающего не найти ни на одной батарее! Я уж и не припомню, сколько раз на меня готовились и совершались покушения — то есть, как это не припомню, это по меньшей мере странно, такие вещи не забываются, я бы, например, запомнил, террористы не каждый день бросают бомбы… Хольт широко открыл глаза. Говорит фюрер! подумал он. Эти слова, знакомые ему с детства, обладали силой заклинания. Говорит фюрер! Причем сегодня его заставили выступить главным образом два соображения: во-первых, я хотел, чтобы вы услышали мой голос и убедились, что сам я жив и невредим, а во-вторых, чтобы полнее раскрыть перед вами это преступление, невиданное в немецкой истории… Гоп-ля! Не засыпать! Ничтожная кучка честолюбивых, бессовестных и преступно недальновидных офицеров — задремавший было Хольт встрепенулся — вступила, в заговор, который ставил себе целью меня устранить… Хольт сделал героическое усилие стряхнуть сон, и это ему удалось, правда, глаза болели от спета, но рассудок на иакое-то время прояснился, у него было чувство, будто его окатили ледяной водой. Офицеров?.. Заговор немецких офицеров против величайшего фюрера всех времен?..

— «Бомба, подложенная полковником графом Штауффенбергом, взорвалась в двух метрах от…»

Штауффенберг? Как Хольт ни старался, он не мог уследить за каждым словом этой речи. Только отдельные обрывки фраз удерживались сознанием. Полковник граф Штауффенберг? Полковник подкладывает бомбу? Что это значит, как это понять, и для чего он, собственно, это сделал?..

— «…не считая нескольких пустячных царапин и ожогов. В этом видно предопределение судьбы, подтверждение той миссии, которую оно на меня возложило, моей жизненной цели…»