Приключения Весли Джексона

Джим Кэрби рассказал мне подробно о гибели Доминика и потом о делах на Тихом океане, которые шли неважно. Он был рад, что попал в Европу, потому что если его убьют где-нибудь здесь, это все-таки лучше, чем погибнуть, как Доминик, Бог знает где. Джим спешил по делам, и мы уговорились встретиться позже в тот же вечер в Польском клубе.

Я вернулся к своему столу и долго не мог успокоиться. Ведь я раньше думал, когда только познакомился с Домиником, что он просто хулиган, но, узнав его немножко поближе, увидел, что он самый лучший брат, какой только может быть. Он был таким хорошим братом Виктору, что, не задумываясь, подверг себя опасности, хотя это вовсе не было обязательно, и только для того, чтобы помочь перепуганному парню, чего не сделал бы никто другой на его месте. Я был рад, что мой дружок Гарри Кук не постыдился рассказать Джиму Кэрби всю правду о том, что случилось, ведь если бы он не рассказал, я бы никогда не узнал, каким замечательным братом был Доминик Виктору. Я всегда думал, что ничто не может убить Доминика Тоска, но, Боже мой, ведь любовь к брату тоже может убить человека. Разве не она убила Доминика? Гарри ничего не напутал, ни о чем не соврал – жизнь его была спасена, и теперь он отправлялся домой в Сан-Франциско, в свой родной город и родной город Доминика, где он мог на свободе обдумать, как прожить остаток своей жизни. Он не показал себя ни дураком, ни героем. Просто он был ранен и лежал под огнем, и никто не пытался его спасти, даже лучшие из друзей, потому что это было безрассудно. Он звал, умолял их помочь, но они ничего не сделали. Они любили его, как и полагалось настоящим друзьям, но, черт побери, что за смысл рисковать, если все равно ему не помочь да и сам можешь поплатиться жизнью. Никто из этих ребят не любил его так, как Доминик любил Виктора. Гарри ведь не был им братом, но он был братом Доминику – Гарри был Виктором Тоска.

Скоро в контору зашел Джо Фоксхол и поинтересовался, что со мной происходит. Я не собирался никому рассказывать, но Джо я просто должен был рассказать, потому что был слишком взволнован. Я усадил его на стул и рассказал всю историю. Он хорошо помнил Доминика. и Гарри Кука, но для него было новостью то, что я рассказал ему о жене и матери Виктора и о том, как Виктор уговаривал меня писать только о любви, потому что он уверен, что будет убит. Джо не знал, что мне на это сказать, но ему стало очень жалко Доминика, даже слезы выступили у него на глазах. Джо обещал ничего не говорить Виктору о Доминике. Он сказал, что возьмет парня с собой и они отправятся куда-нибудь развлечься.

После ужина я пошел в Польский клуб выпить с Джимом Кэрби. Мы сели в буфете и пили стакан за стаканом. Потом Джим сказал:

– Гарри говорил, что вам будет интересно узнать о знакомых ребятах. Я где-то тут все записал.

Он вынул записную книжечку в кожаном переплете и прочитал несколько фамилий ребят, которых я немного знал, – все они были целы и невредимы.

– А как Ник? – спросил я.

– Как его фамилия?

– Калли.

– Калли, – сказал Джим. – Ник Калли. Вот он где. Он убит. О, черт возьми, черт возьми, – я, конечно, был рад, что остальные ребята живы и здоровы, но Ник, Боже мой, ну зачем нужно было его убивать?

Ведь это он пел:

О Боже, прояви всю доброту свою,
Возьми меня к себе, я жить хочу в раю.
Мне ангелы давно кивают с высоты,
А здесь мне чуждо все среди земной тщеты.

Мне стало так тяжело и грустно, когда я вспомнил песню Ника, что я даже говорить не мог. Мне все слышалось, будто он поет свою песню?

– Как это произошло?

– Несчастный случай, – сказал Джим. – Его послали в дозор, и свои же американцы из другого отряда подстрелили его.

– Кто еще убит?

Джим прочел еще три фамилии, и среди них был Вернон Хигби – о сволочи, сволочи, сволочи! – ведь это Вернон вручил мне первое письмо в моей жизни, письмо от священника пресвитерианской церкви на 7-й авеню в Сан-Франциско. Боже мой, неужели и Вернон убит?

Джо сказал, что, поездив столько по белу свету, сколько поездил он, поневоле привыкаешь к тому, что утром познакомишься с кем-нибудь, а вечером, глядишь, его и в живых уже нет. Но я ответил:

– Никогда я к этому не привыкну.