Приключения Весли Джексона

- Всю войну, - сказал отец, - я смертельно боялся, что мне так и не доведется поглядеть на тебя, а ничего другого мне не было нужно - только бы поглядеть на своего сынишку. Но тогда я даже еще не встретился с твоей матерью. Я не знал еще, кто она будет и где я ее найду. До войны я и жить-то не начинал как следует, а на войне могло так случиться, что никогда и не удастся начать. Вот поэтому я и остался жить, даже когда понял, что я хуже мертвого - весь искромсанный, ни на что не пригодный - жалкое подобие человека.

- Неправда, отец, ты такой же человек, как и все.

- Когда поймешь, как трудно стать тем, кем мы должны быть, тут-то и начинаешь искать жену, чтобы она дала тебе сына. Раз уж сам ничего не добился, может быть, посчастливится сыну.

- Ты говоришь: "Кем мы должны быть?" Кто же мы и кем мы должны быть?

Тут отец здорово рассердился - не на меня, а на весь этот мир, где люди, не зная сами, кто они такие есть, стараются помешать человеку стать тем, кем он должен быть.

- Кем мы должны быть? - сказал отец. - Сейчас я тебе объясню. Мы - это Джексоны, вот кто мы, и мы ступаем по этой земле с тех пор, как люди научились ходить. Бесполезно мешать нам стать людьми на нынешнем этапе, ибо все равно рано или поздно кто-нибудь из нас добьется в жизни своего. Я знаю, что не я. Возможно, что и не ты, но, может быть, это будет твой сын. А если не он, то сын твоего сына - кто-нибудь из нас непременно добьется своего, и тогда мы, остальные, повернемся в могиле на другой бок и заснем наконец спокойно. Но не успокоимся мы до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сделает этого.

- Да ведь мы и сейчас люди, папа.

- Черта с два, - сказал отец. - Погляди на меня. Погляди на себя. Самое большое, что можно о нас сказать, это - что мы стараемся, еще только стараемся, стать людьми. Люди друг друга не убивают. А на тебе вот форма человека, предназначенного стрелять из ружья в таких же, как ты. Люди так не делают. И не требуют от других, чтобы они так делали. Не вынуждают друг друга к этому. И не пугают все время друг друга до того, что в штаны готовы наложить, - да, да, именно это я и хочу сказать.

- Ты убил кого-нибудь в ту войну, папа?

Отец молчал.

- Кто он был? - спросил я.

- Он был уже мертвый тогда, - сказал отец. - Он был никто. Прежде это был парень лет восемнадцати, а тогда он уже был никто.

- Для чего же ты это сделал?

Отец поглядел на меня, потом поднес стакан к губам и заговорил, не отнимая его ото рта:

- Ради тебя, наверно. Я знаю, что ради себя я бы этого не сделал. Не хочу валить на тебя вину, но это сделал ты - понимаешь? Просто я должен был это сделать. Я не хотел быть убитым, пока не погляжу на тебя.

- За это, отец, спасибо, И все-таки я жалею, что ты это сделал.

- Когда-нибудь и тебе придется испытать то же самое. И ты тоже сделаешь что-нибудь, чтобы остаться в живых и поглядеть на своего сынишку. Даже убьешь кого-нибудь.

- Наверное, этот парень, которого ты убил, чувствовал то же самое.

- Конечно, я в этом уверен, - сказал отец. - Ему не больше хотелось убивать меня, чем мне его, - мы оба это прекрасно видели, - но выхода не было, надо было идти до конца. Я никак не думал, что способен проколоть штыком другого человека, однако я это сделал.

- Штыком? Я думал, ты застрелил его издали, может, когда он перебегал за укрытие.

- К черту, - сказал отец. - Я никогда не стрелял в человека, перебегающего за укрытие. Я вообще никого не застрелил за все время, никогда не был хорошим стрелком - палил в белый свет как в копеечку. Но мы с тобой пресекли жизнь человека, который тоже хотел иметь сына. Мы должны это как-нибудь возместить.

- Как же это?

- Не знаю, но как-нибудь должны. Когда-нибудь либо я, либо ты, а то и твой сын, мой внук, - мы должны будем возместить этот ущерб. Не будь нынче войны, тебе было бы легче это сделать, так что смотри не ошибись - не прогляди своей девушки, матери твоего сына.

- Я не пользуюсь большим успехом у девушек, - сказал я. - Я неловок, неуклюж и слишком серьезен во всем.

- Вот и отлично, - сказал отец. - Ты найдешь свою девушку. И когда ее встретишь, сразу узнаешь, что это она и есть.

Мы поднялись и поехали ужинать, и за ужином долго толковали о том о сем, потому что отец хотел передать мне все, чему сам научился в жизни.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Весли отправляет и получает письма, ему предоставляют отдельный угол, и канцелярский стол и его принимает за писателя человек, который сам воображает себя таковым

В Нью-Йорке я вел переписку с Гарри Куком. Писал Джо Фоксхолу. Раз в неделю посылал письмо Доминику Тоска, где рассказывал, как мы живем с его братом. Писал я и Лу Марриаччи. И, уж конечно, - отцу. Поэтому он, вероятно, и приехал.

Письма для солдата значат больше, чем что-либо другое, кроме разве демобилизации и возвращения домой. Объясняется это, по-моему, тем, что никто из нас по-настоящему не живет армейской жизнью. Тело наше там, где мы находимся, но душой мы где-то в другом месте.