Приключения во дворе

И всем было понятно, что Анюта обняла брата и, наверное, гладит его по голове и успокаивает.

Когда Катя решила, что Анюта договаривает последние фразы, она встала, решив встретить Анюту у дверей и похвалить за выступление. Тут она и услышала Мишины слова о том, что он украл портсигар. Она застыла растерянная и потрясённая. Она сперва даже не поняла, в чём дело, почему разговор Анюты и Миши передаётся по радио. Да ей это было и неважно. Не в том было дело. Её потрясло, что Миша, которого она видела каждый день, которого так замечательно воспитывала сестра, вдруг оказался совсем не таким, как она думала. Что, значит, все её представления о благополучной семье Лотышевых, о хорошем мальчике, которого так хорошо воспитывает сестра, полетели кувырком.

И все, слушавшие у репродукторов неожиданное продолжение Анютиного рассказа, все были растеряны и ошеломлены. Волейболисты, шашисты и шахматисты, уже собиравшиеся вернуться кто к волейбольной сетке, кто к шахматной доске, стояли в той самой позе, в которой их застала Мишина фраза. Пенсионеры и домохозяйки, переглядывавшиеся во время доклада и благожелательно улыбавшиеся, замерли и сидели не шевелясь, напряжённо глядя на репродуктор. Дворничиха, подметавшая двор Лотышевых, так и застыла с метлой в руке. Не двигаясь, стоял участковый, который до этого старательно что-то внушал дворничихе… В соседнем дворе дворник поливал в это время клумбу. Он так и застыл, держа в руке наконечник шланга, а струя из шланга продолжала бить в одну точку, постепенно вымывая яму в разрыхлённой земле клумбы. И казалось — это не дворник вовсе, а скульптура, украшающая фонтан. Скульптуру поставили, трубу провели, воду пустили, а бассейн и сток для воды забыли устроить.

Если бы прошёл человек по пионерскому лагерю и по дворам, он подумал бы, что видит сцену из сказки «Спящая красавица», в которой по мановению волшебника неподвижно застыло всё. Только мир вокруг был не сказочный, а обыкновенный. Высокие дома, дворы, засаженные деревьями, арка пионерского лагеря с надписью «Добро пожаловать!».

Разговор Анюты и Миши продолжался, и уже выяснилось, что украден был ценный золотой портсигар, подаренный Лотышеву министерством, и что Мише зачем-то нужно было пятнадцать рублей. Но люди все ещё не двигались.

И, конечно, первым опомнился Паша Севчук. Он был удивительно хладнокровный мальчик. И когда из репродуктора понеслись уже не слова Миши, а только затихающие его всхлипывания, Паша Севчук встал и начал пробираться к выходу из беседки, чтобы побежать на радиоузел и выключить микрофон.

— Не надо, — резко сказала ему Катя Кукушкина.

Паша Севчук глазами показал ей на областных пионерских работников: «Зачем же, мол, им слушать? Зачем же, мол, нам сор из избы выносить?»

— Не надо, — коротко и резко повторила Катя. И голос у неё был такой, что Паша только пожал плечами и снова сел.

На самом-то деле у него были свои соображения, он-то лучше всех слушавших понимал, о чём идёт речь. И он великолепно учитывал, что в любую минуту могло быть упомянуто и его, Пашино, имя. А зачем же допускать, чтобы замечательного Пашу Севчука порочили перед всем кварталом?

А Катя Кукушкина представила себе, что, как только Паша войдёт в будку, Анюта и Миша опомнятся и поймут, что их разговор слушал весь квартал. И всем своим существом она чувствовала, что этого допустить нельзя. Пусть лучше все слушают. Умные же люди — поймут. Она напряжённо ждала, что будет дальше. Зачем нужны были Мише пятнадцать рублей? Не может же быть, чтобы он украл просто от легкомыслия? Ни на одну минуту не пришла ей в голову мысль о том, что Миша испорчен, что он просто вор, который случайно попался и пытается прикинуться невинной овечкой.

Катя понимала, даже не понимала, а чувствовала, что случилось что-то необыкновенное, тяжёлое, страшное для десятилетнего мальчика, и два чувства владели ею: мучительная жалость к Мише и горькое сознание своей вины.

— Кому же ты должен пятнадцать рублей? — послышался из репродуктора спокойный, ласковый голос Анюты. — Дурачок, что же ты мне не сказал? Мы одолжили бы, мы ведь на днях получим деньги. Я бы у Марии Степановны попросила.

— Я… я проиграл… — всхлипнул Миша. — Вове Быку… в горошину… он требует долг… и грозится.

— Ну, ты бы мне и сказал, — спокойно уговаривала брата Анюта. — Конечно, нехорошо, что ты проиграл, но что же делать? Зато теперь уж знаешь, чем это кончается. Это что же, ты, когда в лагерь не ходил, проиграл?

— И тогда, — всхлипнул Миша.

— И потом, когда по вечерам уходил? — спросила Анюта.

— Нет, по вечерам я у кино билетами торговал, — стыдливо сказал Миша.

— Зачем? — удивилась Анюта.

— Чтобы расплатиться.

— Значит, ты ему больше был должен? — продолжала ласково спрашивать Анюта.

— Нет… — Миша всхлипнул, — а просто я, что принесу из кино, то и проиграю.

— А зачем же ты опять играл?

— А Бык не соглашался иначе. Или, говорит, отдавай всё, — Миша всхлипнул, — или играй дальше.

— Вот ты бы мне и сказал, — говорила Анюта. — Мы бы ему всё отдали, и не надо было бы тебе билетами торговать и играть дальше.