Приключения знаменитых книг

«От расстройства не может закончить роман!» — тут ворчанье Босуэлла становится громче. Вряд ли для Джонсона, Голдсмита и хозяйки в тот момент имело значение, закончен роман или нет! Босуэлл явно начинает придираться к словам. Впрочем, если бы он не был так придирчив к словам, из него не вышел бы такой хороший биограф. Что же касается иронического «от расстройства», то оно вполне правдоподобно рисует состояние Голдсмита, если только предположить, что рукопись не была закончена.

Сэмюэл Джонсон у Голдсмита читает рукопись «Векфильдского священника». Старинная гравюра

«Принесет ему целое состояние», — следует еще одна придирка со стороны Босуэлла. Конечно же, для Голдсмита в тот момент шестьдесят фунтов были целым состоянием, а разгневанной хозяйке эта сумма, наверно, казалась еще более значительной.

«Тут же получил деньги», — что ж, рассказ самого Джонсона не исключает, что он объяснил книготорговцу положение Голдсмита и попросил дать аванс.

«Позвал хозяйку и пригласил ее выпить пуншу и весело провести время», — это утверждение больше всего возмутило Босуэлла, что вполне понятно: рассказ самого Босуэлла, правда, не исключает такого конца, но все же это явный домысел, вызванный желанием во что бы то ни стало сострить, даже в ущерб репутации писателя.

Жаль, что Босуэлл не дожил до издания «Мемуаров» Ричарда Камберленда. Он мог бы вволю покуражиться и над этой нелепейшей из всех версий:

«Я слышал от доктора Джонсона веселый рассказ о том, как он спас Голдсмита из дурацкого положения, продав «Векфильдского священника» книготорговцу Додели всего за десять фунтов. Голдсмит задолжал несколько фунтов своей хозяйке и не мог придумать способа расплатиться, между тем ему угрожало нелепое предложение хозяйки, прелести которой были далеко не соблазнительны, жениться на ней. Хозяйка становилась все настойчивей. В этот критический момент Джонсон и застал его размышляющим над печальным выбором. Он показал Джонсону своего «Векфильдского священника», но, кажется, не имел ни намерений, ни даже надежды выручить за него какую-нибудь сумму. Джонсон же увидел в рукописи нечто, что его обнадежило, и немедленно понес ее к Додели, который тут же заплатил уже упомянутую сумму, а позже заключил сделку на продажу издания. Джонсон рассказывал, что он скрыл от Голдсмита настоящую цену и выдавал ему деньги постепенно по гинее. Он заплатил хозяйке, избавив друга от ее объятий».

Мемуары Камберленда многократно переиздавались — впрочем, приключения барона Мюнхгаузена тоже. Все же Камберленд несколько достовернее Мюнхгаузена, хотя и ненамного. Справедливости ради, надо сказать, что его небылицы, как и приключения барона, всегда крайне занимательны.

У Голдсмита рано появился биограф — Джеймс Прайор, опубликовавший свое непревзойденное по фундаментальности исследование в 1837 году. Он рассматривает все четыре версии, и его слова можно принять как окончательное суждение:

«Ничто не показывает так ясно ту небрежность, с какой рассказываются подобные анекдоты, как эти разные изложения одних и тех же событий. Рассказ Босуэлла прост и правдоподобен, он записан со слов самого Джонсона после обстоятельных расспросов и поэтому может считаться наиболее точным. Госпожа Пиоцци грешит небрежностью, стремится привлечь внимание читателя к обеденному столу, судя же по некоторым данным, Джонсон был вызван к пленнику утром. Хокинс, говоря, будто Голдсмит хотел напиться, окрашивает события на свой весьма странный и мрачный вкус… Рассказ Камберленда просто вымысел. Мы знаем, что полученная за роман сумма была шестьдесят фунтов, и купил рукопись не Додели, а Ньюбери.

История с женитьбой вдвойне неправдоподобна: во-первых, хозяйка, по рассказам, была преклонного возраста, во-вторых, арест предмета страсти — вряд ли лучший способ добиться взаимности».

II

Действительно, с Оливером Голдсмитом все могло случиться и очень многое случалось. Отобрав из рассказов Босуэлла, Пиоцци, Хокинса и Камберленда общее, мы можем представить себе историю «Векфильдского священника». Кстати, Босуэлл и Хокинс оказались одного мнения о Голдсмите, которое Хокинс выразил так: «Он никогда не мог рассказать истории, не испортив ее». Более проницательный Джонсон смотрел глубже и высказался на тот же счет так: «Если только он не писал, то не было человека глупее его, но с пером в руке он был мудрее всех».