Из вежливости и почтительности ей всегда хотелось постучать, прежде чем войти. Она всегда с улыбкой сдерживала себя в этом. Входящие с ней рядом не поняли бы и насторожились. А ей так хотелось войти невидимкой.
И может удастся восстановить разрушенный, от вторжения некоей совсем посторонней силы, стройный свой мир.
Латанный-перелатанный.
И услышав через двери голоса хора, она сразу стала невидимой. Ни для кого здесь её не было.
Горица
И кто мог предположить, что из обычного похода в цветочный магазин Мария Бонифатьевна, заслуженная учительница русского языка и литературы, филолог с большой буквы «Ф», пережила такое низко-подлое унижение, и от кого? От обыкновенной цветочницы.
Похоже, она была грузинкой, что еще обиднее окрашивало ситуацию.
Мария Бонифатьевна вежливо подошла к этой самой грузинке и спросила её о вазончике для цветов.
— Для цветов у нас есть горшки. В русском языке вазоны для улицы. Марию Б. чуть удар не хватил от такой горской наглости.
— Вы!? Меня? Русскому языку будете учить…
— А почему нет? Я хорошо знаю русский язык. — «Вазончик»! — хмыкнула она с акцентом.
М. Б. не знала чем и возразить. Ее обезоружила наглость этой горицы. Она потопталась еще у прилавка и, так и онемев, забыв разом весь язык, она выскочила из магазина.
Вслед прилетел громкий гортанный смех. М. Б. сжалась в пружину и хотела вернуться в магазин и перебить там все вазончики и горшки.
Но сдержалась почему-то и пошла домой, дав себе слово эту лавку больше ни ногой.
Тяжелый булыган несправедливости этой горицы сбил с ног и с пьедестала М. Б., на котором она прочно стояла последние лет 30.
Ее уважали учителя, обожали дети за доступное изложение классики. Её авторитет перед ними был незыблем. Что перед ними. Она считала себя слугой филологии. Любила слово, речь, текст. Одним словом — глубокий профессионал.
И тут — на тебе. Такое развенчание какой-то дикой горской бабенции, да ещё — что оскорбительнее всего — еще и с жутким акцентом.
Если бы у М. Б. спросили, почему она об этом случае думала всю рабочую неделю. У нее было такое мрачное настроение, что многие спрашивали: «Проблемы?»
Дождавшись воскресенья она даже неожиданно для себя, надев дивную свою шубку и каракуль, и такой же берет, она стояла уже у «Цветов». Вооружившись томом «Толкового словаря» Даля.
Ну, она сейчас докажет этой дрофе. Так она назвала свою обидчицу.
Она подошла к прилавку, нервной струной, и вдруг кто-то приобнял её сзади. Оглянулась М. Б.
А там она, горица. Улыбается широко-широко. Ослепила зубами.
— Как я рада, что вы зашли, как рада. Я виновата. Я посмотрела у Даля. Можно так и так. И горшочек! И вазончик. Можно и так и так. Простите меня, пожалуйста.
М. Бонифатьевна, стыдливо пряча том Даля под полу шубы, улыбнулась в ответ:
— Это вы меня простите. Это я вас подколола, уязвила. А ведь вы прекрасно говорите по-русски.
Обе дамы обнялись, наклонились над прилавком и говорили о чем-то и хихикали.
А вазончики или горшочки стояли забытые на полках. У хозяйки были дела поважней.
А через какое-то время Мария Бонифатьевна вышла из цветочного магазина с огромным пакетом.
Ее проводила горица. И громко кричала.
— Луковицу гиацинта на солнышко, на солнышко.
Мария Бонифатьевна оглянулась с улыбкой и помахала ей, горице, рукой. Ведь это она нашла и сказала главные слова. Слова о прощении. Попросила.
В тренде
Перед этим псом хотелось снять шляпу или, наоборот — надеть и отдать честь его собачьему сиятельству.
Он брезгливо и лениво вышагивал среди голых и мокрых кустов, боясь испачкать свой комбинезон из яркой болоньи.
Комбинезон этот был строгого стиля, застегивался глухо на все пуговицы спереди и позволял только хвосту вольную. Хвост торчал как сабля, угрожающе, и на морде блистал крепкий оскал, прикрытый модным, в цвет комбинезона — намордником.
Одна несерьезная видимость — и Тома невольно уступила ему дорогу. Сзади плелась хозяйка и разговаривала по мобильнику.
Пес встал именно перед Тамарой, и она заглянула робко в его собачьи глаза. В них не было угрозы, а была вселенская собачья тоска. Тоска по погодному ознобу, лужам, невозможности из-за глухого намордника обнюхать траву и лавки, и столбы.
Пес был так упакован, броня надежная из болоньи и кожи защищала его от настоящей жизни, что и называлось для него жизнью собачьей.
Тамара замерла на мгновение, но потом потянула руку и погладила лоб псине. Это была собака редкой породы с красивой полоской на спине, шерсть в которой росла вопреки, дыбом. Порода называлась красивым словом «Риджбек».
Пес обошел ее со спины и опять подставил морду под ласку.
Тамара потрепала его ухо. Оно было холодным и влажным. Хозяйка ничего не замечала. Она куталась в норковую короткую шубку с капюшоном. И не переставая говорила в трубку. Ей было сейчас не до собаки.
И Тамара вдруг, неожиданно для себя, отстегнула жестом фокусника намордник.