Прикосновение

Жаль не знала Наташа, что на той стороне провода и кабеля далеко- далеко трубку держала милая, в ранней седине женщина. И ей не хотелось опускать её на рычаг. Оттуда, как весенний ручей звенели короткие гудки.

— Похоже, я для него как чашка кофе. А что может быть лучше этого.

И сама себе ответила:

— Ничего.

И это радовало очень.

А Владимир Иванович уже входил в офис черной тучей. И этой тучей его будут зреть все до следующего утра. И никому из клерков не приходило в голову, что этот мрачный хозяин был хозяин своей жизни только по утрам, когда его никто не видел.

24 мая 2020, Синяя тетрадь.

Драже

Сегодня она узнала, что он болен. И навсегда. И торжественно прочувствовав его старость, стала тихо плакать дробными слезинками, утирала их фартуком и думала: «Только бы он не страдал, не помнил, не осознавал себя в этой старческой беспомощности».

Старалась понять, из чего она, эта тонкая материя всяких отношений. Сила — в равновесии их, и чудо — в этом же. Все пропадает и рвется, падает без этого равновесия. А он раньше мог поднять одним взглядом, или желанием поднять, поставить и вырвать своим благородством её из минорного небытия.

Кто-то называл эту способность бредом, эпатажем, а он жил там, и блистал. Ошеломительный он был один такой на всех. Он всегда знал как она в своем горе огорчается, как и чему. Он был человек — событие! Всегда!

А теперь в его жизни время вело себя свободно, как ему хотелось. Оно то тянулось баржей при буксире, то прыгало мячиком у ног. А то и вообще — наоборот. В виде сладкого разноцветного драже объявлялось, соблазняя любимым цветом — взять в рот и, смакуя удовольствие, упиваться увиденными внезапно, и страшно быстро сменившими друг друга эпизодами из жизни.

Можно было опрокинуть склянку с этими живительными драже, и тогда они стуча и весело разлетались. И их уже было не собрать. Не хватало сознания.

Каждому ребенку, надо вместо колыбельной настойчиво внушать, что жизнь его будет портить. Люди — глупы. А в первую старость — он сам, эта милая кроха, самый глупый и злой. И может, слыша в этом укор в собственном несовершенстве, дитё станет добрым и умным, вот назло вашему колыбельному внушению. Добрым и умным. Но это будет ему невезение, одиночество и свобода в одном сосуде.

Но об этих неловкостях в детстве не думается вовсе.

Уверены все в своем бессмертии, а то и вовсе не думают на такие сложные темы.

И вот он почувствовал, или увидел, что тяжелая стеклянная банка с цветным драже его жизни, грохнулась на холодный кафельный белоснежный пол больничной палаты.

Упала банка, разбилась с каким-то соборным звоном, и весело попрыгали дражинки, покатились в свободе своей по разным углам. И сознания уже не хватало чтобы их собрать.

Ну и пусть. У него сейчас был в наличии дистанционный пульт этого нового для него времени. И в нем, этом новом времени, не было никаких острых препятствий для пребывания в нем и обладания им.

Как странно, показалось ему — что на грохот разбитой банки никто не прибежал и не стал собирать осколков. И цветные шарики конфет.

И ясно вспомнилось девочка — соседка по городу в котором он жил когда-то. У неё в маленькой ладони всегда была зажата — когда помадка, или горошина драже.

Она приносила ему эту вкуснятку тайно от мамы и от себя, потому что он знал, как ей хотелось съесть это лакомство. Сладкое она любила, но его она любила больше.

И он это знал. Знал в детстве, знал потом, когда общался с ней в юности, когда бросил её на полпути в семейную жизнь. Знал, что она так и осталась одна. Знал, что жива и, в отличие от него — здорова.

И с наслаждением стал думать о ней, представляя что она может делать сейчас.

Когда у него здесь ночь, у нее — утро.

А по утрам, она обычно пила свой кофий вприкуску с сигаретой.

И шла гулять с собакой.

Он был недалек от правды. Так оно и было.

Она встала очень рано. И в тишине допивая кофе, она в который раз пожалеет о том, что нет надобности гулять одной — неприлично, так ей казалось.

А собаки уже не было. Они так долго не живут с человеком. Не выдерживают.

Она достойно вкушала свое одиночество в это утро.

И была рада уже тому, что не явились к ней никакие необычные желания, у нее их просто не было. Уже давно.

И из всей своей обыденной рутины её обжигало только одно желанное воспоминанье.

Это был он.

Она вдруг почувствовала необыкновенно остро его старость. Его.

Он был Человек-Событие. Всегда. Изящен в поступках и в словах, тонок в стане и душе. Неповторимо чуден, и сообщал сразу при знакомстве: «Я глупый», — и это звучало искренне, как просьба о прощении.

И он-таки стал главным событием тогда, потом, и теперь.

Она шла вчера через сквер и увидела, что у Апостола Петра — местной достопримечательности, отсутствуют ключи.

В Скульптуре они очень подробно были исполнены автором. И Петр держал кольцо с этими могучими ключами в руке, а сам строго и задумчиво глядел на прохожих.

Не полюбя строгость, Апостола безбожно обокрали. Выломали кольцо с ключами и унесли. Кому-то очень хотелось в рай.

Черные дыры от вырванной связки даже приснились ей ночью кошмаром.