Прикосновение

У Тузара потемнело в глазах. Этого он не ожидал. Он слышал, что на равнине у богачей отнимают дома. Но здесь, в горах? Все ведь знают, что этот дом строили они, Тотикоевы. На свои средства. Его дед Асланбек вон там, посреди двора, сидел и смотрел, как кладут стены. Разве можно дом, который семья строила для себя, отнять, хотя бы и ради школы?! И опять Тузару захотелось, как тогда, когда старики отстаивали его, закричать что есть мочи: «Не-ет! Нет!» И опять он усилием воли сдержался…

— К утру все, что есть в этом новом здании, перетащите в старое, — сказал так, будто получил от Тузара согласие, Тотырбек.

Протестовать? Напрасное дело. Тузара охватило бессилие. Ему вдруг совсем некстати вспомнилось, как, бывало, заходил в их дом Тотырбек — без стука, весело приветствуя всех, ловким толчком ладони шутливо нахлобучивая Тузару на глаза шапку. Все в доме были рады Тотырбеку, тянулись к нему, окружали тесным кольцом. Только Таймураз, бывало, невозмутимо поглядывал на друга. Наконец ему надоедал веселый гомон домочадцев, и тогда он кивал Тотырбеку: «Пошли». И они уходили: впереди — брат, позади — его друг. Кто бы мог предугадать, что пути друзей так разойдутся?

— А возвратятся братья, сказать им, кто приходил отнимать дом? — дрожащими от обиды губами произнес Тузар.

— Появятся — уточним, кто из нас первым взял в руки оружие и нарушил клятву верности, — отрезал Тотырбек. — Ясно?

Агубе нашел в себе силы проводить их до калитки. Тотырбек и Умар ушли, даже не оглянувшись. Урузмаг, пожав плечами, извинился.

— Больше негде школу разместить. Негде! — и торопливо заковылял на самодельной деревяшке.

В спину Агубе ударил дружный плач женщин. Дверь, ведущая в их половину, резко распахнулась, на пороге показалась Кябахан, плюнула вслед Тотырбеку:

— Будь проклят ты, змеей прокравшийся в нашу семью!

Плач женщин окутал Агубе липкой пеленой отчаяния, пальцы рук сами собой сжались в кулаки. Он привычно закрыл калитку, направился в дом…

Внешне будто ничего не изменилось в ауле. Все так же старики каждый погожий день спешили на нихас, а молодые засветло отправлялись в поле и горы. Занимались тем же, чем и до революции: пасли овец, обрабатывали землю, запасались дровами на зиму… Так же с опаской поглядывали на небо, не сорвет ли непогода страду, обсуждали, как предотвратить предполагаемый паводок.

Но внимательный глаз подмечал, что в отношениях между людьми появились новые нотки: горцы точно забыли, кто принадлежит к какой фамилии. Встретятся двое, и по их поведению ни за что не определишь, кто из них из сильной и богатой семьи, а кто бедняк и жаловался раньше на свою судьбу… Хозяйство старшего сына Дзамболата быстро окрепло. По всему видно, достаток пришел в его дом.

Седьмой год пошел с того памятного дня, когда на нихасе впервые прозвучало слово «революция». Седьмой год — а как все изменилось…

Вот во дворе старого хадзара Тотикоевых появился Агубе. Он запряг в бедарку[1] единственную, оставленную новой властью Тотикоевым лошадь. Никто из домочадцев не спросил, куда он направляется, ибо всем стало ясно: Агубе сделал выбор. Мало того, что новый дом, выстроенный еще его прадедом Асланбеком, был у Тотикоевых отнят и в нем устроена школа, которую посещали по требованию председателя сельсовета все дети аула, в том числе и тотикоевская детвора, — в своем доме она была как бы в гостях, — этого Тотырбеку показалось мало, чтобы унизить некогда такую сильную семью, как Тотикоевы, — он еще предложил Агубе стать сторожем школы. Но, решив, что будет хуже, если Тотырбек назначит сторожем кого-то другого, кто в любое время дня и ночи будет входить в их двор и бродить по дому, Агубе дал согласие.

Когда же выяснилось, что временно учить детишек будет та же учительница, что работала в Нижнем ауле, Тотырбек вменил в обязанности Агубе доставлять ее в Хохкау. И принять это тоже было тягостно. Тузар до самого утра мучился мыслью, соглашаться или нет. А под утро внезапно поднялся и разбудил племянника:

— Придется тебе, Агубе, ехать за учительницей.

Это означало, что теперь через каждые сутки Агубе должен ездить в Нижний аул за учительницей, которая день преподавала в школе Нижнего аула, а следующий — в школе Хохкау.

Учительница оказалась русской девушкой, невысокой, голубоглазой. Все ей было в горах в диковинку и все нравилось. И то, что ей придется через день отправляться в другой аул, не только не огорчало ее, но и приводило в восторг, будто преодолевать в день по узкой горной дороге, грозящей обвалами и обрывами, двенадцать километров туда и столько же обратно не мука, а одно удовольствие. Но так уж она была устроена, эта восемнадцатилетняя девчушка со светлыми косами, что трудности ее не пугали. Она сразу же поставила условие Агубе:

— Я учу детей вашего аула русскому языку, а вы меня — вашему родному. Всю дорогу туда и обратно, чтоб не терять времени. Идет?

На что смущенный Агубе пробормотал:

— Не умею я.

Она обожгла его озорным взглядом.

— Сумеете.