Прикосновение

Умар не мог иначе въехать в Ногунал как верхом на коне. Можно было добраться на линейке, дождаться автобуса, который ходил до казачьей станицы через день, а оттуда до Ногунала было рукой подать. Но Умар не мог иначе как на коне. Жизнь ему преподнесла суровый урок — он знал, что нынешнее возвращение в село совсем не будет похоже на то, когда он, еще не остывший от горячих боев с деникинцами, уже за два километра до. Хохкау выстрелами из винтовки оповестил земляков о своем приближении, конь пулей влетел в аул, а навстречу ему спешили встревоженные поднятым шумом горцы, горянки, дети… Увы! — теперь так не будет. И все-таки од въедет в Ногунал, гордо красуясь на коне, подчеркивая этим, что дух его крепок; конь будет горячиться под ним, и Умар станет взмахами рук приветствовать земляков. Да, именно таким его должны увидеть ногунальцы. И пусть улыбаются алагирцы, выслушивая его страстную просьбу уступить за любые деньги коня с отличным седлом и красочной сбруей всего на три дня, пусть недвусмысленно поглядывают на его седые волосы, мол, угораздило человека на старости лет прослыть джигитом; Умар не отступит от своей задумки. Он возвратится на коне, как человек, как настоящий осетин-горец, и прямо в глаза посмотрит своим землякам. Он не станет стыдиться. Чего, собственно, теперь стыдиться? Сыновья оба вышли в люди: Руслан при деле, а Хаджумар вообще стал почитаемым человеком — майором! Сам Умар давно уже имеет право возвратиться в Осетию, и если не воспользовался этим правом, тому были причины. Вначале не желал, чтобы земляки увидели его бедняком. А теперь, когда он вновь встал на ноги и отстроился, обзавелся хозяйством, — как-то несподручно стало все бросить и начинать сызнова, с нуля… Но этой весной, вдруг отчаянно потянуло его в Ногунал, хотелось увидеть село, родных, земляков, вдохнуть горный воздух, и Умар, едва дождавшись завершения весенних работ, собрался в дорогу.

И вот Умар, проскочив на полном скаку, чтоб не останавливаться и не пускаться в объяснения, станицу, приближается к Ногуналу. Ощущая, как слезы умиления при виде знакомой вершины, камня, опушки леса заволакивают глаза, он мысленно корил себя: рано, рано ты стал плаксивым, Умар, тебе стукнуло всего пятьдесят два года, — в этом возрасте горец еще в дальние походы отправлялся, в бою не отставал от молодых джигитов, — отчего же ты слезу пускаешь? Крепись, Умар, крепись, чтоб не опозориться перед земляками… Так он уговаривал себя, но душа не подчинялась мыслям. Надо бы умыться холодной водой, это поможет, — решил он и остановил коня. Спустившись к реке, он засучил рукава, Нагнувшись, зачерпнул ладонями ледяную даже в эту Жару воду, — и вспомнилось ему, как, возвращаясь с сенокоса, они наперегонки со своими братьями, как малые Дети, бросались к реке, чтоб поскорее остудить натруженные за долгий летний день руки, хлебнуть ледниковой воды, чувствуя, как она разбегается внутри, оживляя все тело… «Не спешите пить, не спешите, остыньте», — Явственно услышал он голос отца, и показалось ему, что это не пятидесятидвухлетний скиталец нагнулся над рекой, а тот молодой и сильный Умар, что мог с первых лучей солнца до самого заката не переставая взмахивать косой. И захотелось забыть все эти годы, что прошли-пролетели с того времени, забыть со всеми невзгодами и трудностями, почувствовать себя опять прежним Умаром, радующимся солнцу, воде, воздуху, своему сильному телу. И пусть рядом опять окажутся все его младшие братья с их баловством, горячностью, нетерпением… Умар сидел на корточках у реки, бессильно уронив кисти рук в воду, и обливался слезами. Теперь он уже не пытался сдерживать себя, и ему не было стыдно. Река шумно бежала мимо, напевая ему древние мелодии, вызывая картины далекой молодости…

За спиной фыркнула лошадь. Умар оглянулся, увидел стоящего возле нее горда и торопливо нагнулся над рекой, лихорадочно черпая воду и брызгая ею в лицо, чтоб поскорее смыть следы слез. Напоследок он прижал холодные ладони к глазам и поднялся…

Горец спокойно дожидался, когда Умар вернулся по косогору к дороге. Приблизившись метров на десять, Умар всмотрелся в горца, узнал его и невольно остановился. Возле коня стоял Тотырбек Кетоев… Он тоже узнал Гагаева, ишь как посуровели черты его лица… Вот так встреча! Не о таком приезде в Ногунал мечтал Умар. Все не так, не так получилось. Зная, что ему не избежать встречи с Тотырбеком, Умар заранее определил свое поведение: он не будет замечать родного брата своей жены, будто для него Тотырбек не существует.

Умар стоял внизу, на берегу, выжидая, когда Тотырбек уйдет. Но тот терпеливо и миролюбиво, даже с какой-то смиренностью смотрел на него и не уходил. Конь фыркал, нетерпеливо бил копытом по земле. Тотырбек, не оборачиваясь, протянул руку и успокаивающе похлопал его по шее. Молчание затягивалось. Умар и Тотырбек сверлили друг друга глазами. Наконец председатель сельсовета произнес:

— Я рад тебя видеть, Умар, — он сказал это таким тоном, что старшему из братьев Гагаевых в самом деле показалось, что Тотырбеку приятно встретить зятя.