Прикосновение

«Ну и черт с ним!» — думал Бэда Талгарт, член Законодательного собрания. Единственный способ приобрести такой опыт — сразу ринуться в гущу событий. Слова, которые будоражили гигантские толпы слушателей в сиднейских парках, отныне будут звучать в палате, которой осточертела парксовская риторика. Однако легендарный старик вновь баллотировался на пост премьер-министра, и теперь ему, чтобы победить, предстояло обхаживать в том числе и самонадеянных шутов от рабочей партии (а среди них, увы, и вправду попадались шуты). Задачу осложняли внутренние конфликты рабочей партии, пропитанной идеями этой нелепой американской выдумки — демократии; почти половина членов собрания от рабочей партии ратовала за свободу торговли, остальные были сторонниками протекционизма.

Лишь в июле, когда было уже слишком поздно, Бэда Талгарт вспомнил поездку в Кинросс и тот день, когда он напрасно ждал Сэма О'Доннелла возле отеля. «Покуролесил» — так оправдался нерешительно усмехающийся Сэм, опоздав на несколько часов. Да, доказательство еще менее убедительное, чем кличка собаки. Оно вряд ли побудило бы судью изменить смертный приговор, вынесенный Яшме Вон, тридцатишестилетней старой деве из города Кинросс.

Опасаясь массовых демонстраций в Сиднее, власти решили привести приговор в исполнение в тюрьме Батерста, где по такому случаю возвели виселицу. На казнь не допустили ни журналистов, ни другую публику.

Судья, член Верховного суда Нового Южного Уэльса, обошелся с подсудимой более чем терпеливо, но Яшма упорно стояла на своем: да, это она убила Сэма О'Доннелла, убила именно так, а не иначе и очень рада этому. Ведь он погубил ее малышку Анну.

— У меня нет выбора, — развел руками судья, обращаясь к внимательно слушающим его немногочисленным присутствующим. — Преступление было явно предумышленным. Его задумали и осуществили настолько хладнокровно и расчетливо, что в это трудно поверить в свете прошлого мисс Вон. Не упущено было ни единой мелочи. И вероятно, самым страшным деянием мисс Вон можно счесть то, что она пришила к бровям веки убитого, лишив его возможности закрыть глаза. Он был вынужден смотреть, как его калечат и убивают. Кроме того, мисс Вон ни разу ни словами, ни действиями не выразила и тени раскаяния… — Судья со вздохом достал черную шапочку и водрузил на голову поверх алонжевого парика. — Подсудимая, сим объявляю вас виновной и приговариваю к смертной казни через повешение.

Из жителей Кинросса этот вердикт услышал только Александр. Ничто не дрогнуло на лице Яшмы, она по-прежнему мило улыбалась. Ни страха в огромных карих глазах, ни сожаления. Яшма была безоблачно счастлива.

* * *

Казнь состоялась спустя неделю, в восемь часов утра, в унылый дождливый июльский день. Горные вершины вокруг Батерста покрыл снег, ледяной ветер вздувал пальто Александра и рвал из рук зонт.

Накануне Александр встретился с Яшмой в камере и передал ей четыре письма: от ее отца, от Руби, от Элизабет и от Нелл. Об Анне напоминал приложенный к письмам локон, и этой весточке Яшма обрадовалась больше, чем всем прочим.

— Я буду хранить его на груди, — пообещала китаянка, целуя локон. — А малышка Долли здорова?

— Да, растет и крепнет и для своих десяти недель развивается совершенно нормально. Могу я что-нибудь сделать для тебя, Яшма?

— Присмотрите за моей крошкой Анной. И поклянитесь здоровьем Нелл, что никогда не отдадите ее в сумасшедший дом.

— Клянусь, — без колебаний отозвался Александр.

— В таком случае мне больше не о чем мечтать, — улыбнулась Яшма.

К эшафоту Яшму вывели одетой в черные брюки и куртку, с аккуратным узлом волос на макушке. Дождь ее ничуть не смущал, она выглядела безмятежно спокойной, даже походка не изменилась. Священник при казни не присутствовал: Яшма отказалась от исповеди, объяснив, что она не крещеная и не христианка.

Тюремный надзиратель, сопровождавший Яшму, велел ей встать посередине люка, второй связал ей руки за спиной и ноги в щиколотках. В ответ на попытку надеть ей на голову капюшон Яшма так яростно замотала головой, что тюремщики отступили. Шагнув вперед, палач накинул на шею жертвы петлю, поправил ее, чтобы узел находился за левым ухом, и затянул потуже. Яшма ждала так равнодушно, словно уже была мертва.

Казалось, все произойдет в одну секунду, но казнь растянулась на час. Наконец палач нажал рычаг, и крышка люка с грохотом провалилась. Яшма упала с небольшой высоты — достаточной, чтобы сломать шею, но не сорвать с плеч голову. Не было ни предсмертной агонии, ни судорог, ни дрожи. Облаченная в черное хрупкая фигурка, такая крошечная и беспомощная, закачалась на веревке. Ее лицо было безмятежным, как в последние минуты жизни.

— Впервые вижу такое присутствие духа, — пробормотал тюремщик, стоящий рядом с Александром. — Дрянная профессия…