Прикосновение, что нежнее ветра

Повторила его слова, чувствуя что силы окончательно меня покидают. Мы встретились взглядами и замерли, яркая вспышка проскочила между нами. И будто бы кадры киноленты стали прокручиваться в обратном порядке, смешиваясь и переплетаясь. Свидание в «Вафельном псе» с призрачным Кириллом переключилось на такое же, но с настоящим парнем. Его квартира, мы смеемся, лежа в постели, призрак вытянул руку для приветствия, но дальше касается меня уже живой Графов, первая совместная ночь, смятая простынь. Барс утыкается мне в ногу, мы гуляем среди белых цветов яблонь. Кирилл ударил по лицу Леху в переулке, а следом за этим кадр, где прозрачный кулак проносится сквозь голову Андрея… Чем больше совместных мгновений замелькало, тем сильнее взмывали вверх брови Кирилла. Неужели парень видит их со мной?!

Захотелось спросить, но во рту ощутила металлический привкус, а тело задрожало и забилось в легких судорогах. Когда прикрывала глаза, услышала звуки скорой помощи, гам голосов, чьи-то крики. Картинки двух наших жизней, двух историй, слившихся в одну перестали сменяться, я погрузилась в темноту. Судьба такая интересная штука. Может быть, она давала подсказки, что нужно сделать выбор — он или я, но их не было заметно? Или я отметала их прочь, зная, что бы выбрала? Кого бы выбрала. В любом случае, боли не было ни физической, ни душевной. Стало тепло, легко и свободно на сердце. Кирилл жив. И это главное.

Эпилог

pov Кирилл

Никогда не любил кладбища. Да и с чего бы, если в детстве наблюдал как в рыхлую бурую землю хоронят сначала отца, потом мать. И если бы бабушку смогли доставить к нам, то и третий гроб с близким человеком я бы запечатлел в памяти.

Хоть сейчас лето, по погоде и не скажешь — небо затянули тучи, в воздухе собирается влага, скоро ливанет, от земли уже несет сыростью. Надгробия в таком антураже выглядят еще печальнее. Ну и что лукавить, жутковато и устрашающе. Прохаживаю между ними, отмечая, как много можно рассказать о живых, похоронивших мертвых. Где-то ухоженные могилы, новые ограды, подвявшие, но не засохшие цветы. Где-то все поросло бурьяном, по граниту трещины, а по жестяным надгробиям ржавчина. Среди скромных памятников возвышаются громоздкие и величественные, будто бы останкам в земле есть дело до этого. Сердце сжимается, когда на фотографиях мелькают улыбки с выпавшими молочными зубами и еще не прорезавшимися коренными.

По коже пробежала волна дрожи, ветер принес всхлипы. Я отошел на приличное расстояние, но отсюда все равно различимы лица родителей Лики. Глаза у Валентины Игоревны покраснели, щеки впали. Константин Александрович хмурит брови и не перестает жевать губы. Видеть их в таком виде больно. Но я выказал соболезнования, предложил помощь с машиной для родственников, и больше ничем не мог бы посодействовать. Да и вспоминая собственный опыт прощания, им сейчас ни до кого нет дела.

Вздыхаю и направляюсь к границе кладбища и лесополосы, за которой слышится оживленное шоссе. Ряд деревьев словно отделяет кипящий котел жизни от места тишины и скорби.

Она под сенью раскидистого дуба, нижние ветки которого от старости тянутся к земле как под грузом времени и усталости. Ветерок трепещет свободное черное платье, метает волосы в стороны, так что Лика злится, когда пряди попадают на лицо и в губы, откидывает их назад. Но даже с насупленными бровями и с глубокими пролегшими под глазами синяками она самая прекрасная девушка на свете. Ее тонкий голос баюкает, она говорит тихо размеренно и с глубокой нежностью с тем, кого я не в силах увидеть.

— Люблю тебя, ба. Прощай.

Тонкая дорожка остается на ее щеке от слезинки, что не задержалась на кончиках ресниц. Не выдерживаю и шагаю к ней, обнимая и притягивая к груди. Она зарывается лицом в мою рубашку, с силой сжимает ткань на спине. Слышу ее всхлипы.

— Тише, тише.

— Она ушла. — Наконец Лика поднимает лицо и смотрит на меня снизу вверх, глаза ее светятся от печали и радости одновременно. — Я смогла поговорить. Думала, что стану ее спасением, но вышло наоборот, она меня утешила. Горе потери так велико.

— Я знаю, малышка.

Оставляю свой поцелуй на макушке, ощущая щекотку от волос, которые ветер играючи подкидывает теперь уже мне в лицо. Но я не Лика, не отмахиваюсь, и мне нравится вдыхать запах ее шампуня.

После дня рождения прошло два месяца, из которых она провела в больнице две недели. Самое ужасное время моей жизни. Но если бы ублюдок нанес удар чуть левее, то задел бы органы брюшной полости, и тогда я мог бы потерять недавно обретенное счастье бесповоротно. Как же я злился на нее за опрометчивый поступок, ненавидел себя за то, что ей вообще понадобилось так делать. Нужно было сразу удалить медика поглубже в подкорку, и вытащить на свет иного Графова, это брюнет должен был оказаться на больничной койке, при чем в длительной коме. И если бы не необходимость зажать рану и не дать моей девочке истечь кровью, то я бы догнал его.