Прикосновение к человеку

В созревающем замысле поездки в Москву не последнее место занимал вопрос экипировки. В решении этого, слов нет, серьезного вопроса деятельное участие приняла семья известного в городе научного работника и поэта Александра Львовича Рубинштейна. В доме этого человека устраивались частые литературные чтения. Отчеты помещались в газете. Ходили туда охотно, потому что всегда на этих «вечерах» были чай, бутерброды, а главное — винегрет в неограниченном количестве. Добрая и хлопотливая хозяйка дома, Зинаида Сергеевна, взялась собственноручно скроить и сшить настоящую бекешу. Почему бекешу? Да потому, что именно об этом наряде, равно как и о высоких сапогах, мечтал Эдуард в последнее время. На великолепные хромовые, чуть ли не кавалергардские сапоги с раструбами ушли все накопления, но никто не сомневался, что Зинаида Сергеевна выручит, под руками отличной мастерицы бекеша выйдет на славу. Шить так шить! И ведь бекеша шьется не просто так, а для поездки в Москву.

Событие это относится к осени двадцать второго года. К тому времени уже забывались недавние миллионы: новая экономическая политика укрепила советский рубль, счет пошел на червонцы и рубли, даже копейки. Тщательный подсчет вывел стоимость бекеши рублей в сорок пять — пятьдесят. Эти деньги требовалось добыть.

Нередки были вечера в рабочих и партийных клубах города. Участники бесплатных литературных выступлений вполне удовлетворялись одной приятной возможностью читать перед аудиторией; никто, кроме Багрицкого, еще не видел в своем стихотворчестве источника к существованию. Писали, право, как птицы поют — без какой бы то ни было оглядки, без привычки видеть написанное в печати.

На этот раз литературный вечер был устроен в городском клубе платный. Билет стоит двадцать копеек. За новые стихи, напечатанные в газете, редакция, посвященная в наши общие планы, выплатила повышенный гонорар. Если не изменяет мне память, вместо двадцати по тридцать копеек за строку.

Капитал был создан. В последний час решили не шить, приискать бекешу на базаре. Отправились на знаменитый одесский Новый базар. В ту пору там с утра до вечера кипела барахолка. После долгих поисков и торгов купили вполне достойную бекешу благородного коричневатого оттенка, с таким же воротником. Уже наступал вечер. Следовало торопиться. Был нанят извозчик, был записан его номер, самому извозчику было сделано нужное внушение. Сильно продрогшая Лидия Густавовна, надев на себя обновку, со счастливой улыбкой уселась на дрожки, пряча под полою бекеши полфунта ветчины, купленной на сдачу.

Все удалось на славу! Под цвет воротника подобрали папаху. Это был первый выезд Багрицкого в Москву, принесший ему первые признания.

Вот «история о бекеше» — одно из самых крупных событий одесского периода в биографии Багрицкого.

Шло время, и, когда следующей осенью я встретил Багрицкого на перроне одесского вокзала, он опять был в исторической бекеше. Весь увешанный клетками с птицами, он ездил с птицеловами на пригородную станцию. Удача в делах птице- и рыбоводства всегда была для Эдуарда Георгиевича таким же важным делом, как удача в литературе. В этих милых волнениях среди щебечущих птиц и немотных рыб он находил отдых и утешение.

К зиме 1925 года созрело решение «святого семейства» переезжать в Москву. Багрицкий поехал вперед, как бы для разведки. И тут начинается «история о добродетельном лавочнике».

На одесской Молдаванке, на улице Дальницкой, рядом с домом, куда после подвала на другом приморском краю города вселились Багрицкие, помещалась мелочная бакалейная лавочка. Лавочник рассматривал Лиду как несчастную женщину, брошенную с малолетним сыном беспутным мужем-поэтом. Он сочувствовал ее печальной судьбе, а Лида не старалась изменить ложное впечатление.

Решительный момент наступил. Озорная телеграмма из Москвы гласила буквально следующее: «Загоняй бебехи хапай Севу катись немедленно Эдя». Разумеется, текст ошарашил телеграфистку, но, как позже стало известно, Багрицкий ответил ей вполне убедительно.

— Не удивляйтесь, — сказал он ей. — Принимайте, иначе в Одессе не поймут.

А в Одессе положение запутывалось ужасно. Начальником почтового отделения, через которое прошла телеграмма и ожидался денежный перевод — Багрицкий выслал пятьдесят рублей, — был друг-приятель благодетеля лавочника. Хотя сама Лида говорила о нем, что это святой человек, можно было ожидать всего. И в самом деле, встревоженный кредитор вдруг появился на пороге у Лиды. Посреди опустевшей комнаты оставалась только швейная машина, величайшая наследственная ценность, расстаться с которой у Лиды не было сил.

Инстинкт подсказывает Лидии Густавовне выход из, казалось бы, безвыходного положения.

— А! Это вы? — Лида протягивает руку к бланку телеграммы, слышится горькая жалоба: — Вот видите, с кем я имею дело. Ну, скажите, могу я ехать по такой телеграмме? Это же писал пьяный человек.