Прикосновение к любви

Ее доброта объяснялась не только сочувствием; в ней вдруг пробудился оптимизм по отношению к собственной персоне, хотя Робин уже и не рассчитывал в ней этого увидеть. Апарна снова заинтересовалась своей работой. Выяснилось, что она опять — впервые за год и даже более — стала писать. У нее родилась новая идея, и Апарна считала, что наконец-то нашла доводы, которые наверняка понравятся научному руководителю. И появилась надежда, что она все-таки закончит диссертацию, что ее усилия будут вознаграждены, что она наконец покажет себя корифеям науки, которые упорно продолжали в ней сомневаться. Робин поражался энергии, какую Апарна вкладывала в свою работу. Когда бы он к ней ни зашел, она неизменно трудилась, и по собственной воле Апарна редко прекращала работу до трех-четырех часов ночи.

Однажды днем Апарна дала прочесть Робину написанное; и они поговорили на эту тему — сначала у нее в квартире, затем в ресторанчике неподалеку от центра города. Дискуссия началась более или менее серьезно, при этом Робин выражал подлинный восторг, умеряемый критическими замечаниями по отдельным вопросам, но постепенно спор становился все шутливее. Апарна поддразнивала его по поводу его интеллектуальных предрассудков и даже заставила повспоминать Кембридж ей всегда нравилось слушать рассказы о нелепых людях, с которыми он водил там знакомство. Под конец оба изрядно нагрузились и обессилили от вина и приступов необъяснимого смеха. В итоге Робин провел ночь на полу в гостиной Апарны и, прежде чем заснуть, понял, что умудрился за весь вечер ни единого раза не подумать о предстоящем судебном разбирательстве.

Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что, получив записку от Эммы, он вновь потянулся к Апарне. В записке всего лишь содержалась просьба как можно скорее зайти в адвокатский офис Эммы. Робин тут же посмешил туда и обнаружил совсем другую Эмму: нервную, бесцеремонную, немногословную. Она изложила ему все выгоды от признания себя виновным, объяснила, насколько серьезным окажется его положение, если он предстанет перед судом, а вердикт будет не в его пользу. На сей раз она ни слова не сказала о своей собственной вере в это дело.

— Вам не обязательно принимать решение прямо сейчас, — завершила Эмма. — Просто поразмыслите.

— Но почему? — спросил Робин. — Почему вы вдруг передумали?

— Я не передумала, — ответила Эмма. — Во всяком случае, дело не в этом…

Она замолчала на полуслове, Робин тоже молчал. Наконец она положила руку ему на плечо и промолвила:

— Робин, у меня есть еще кое-какие дела. Почему бы вам не пойти домой и не обдумать все как следует?

Вернувшись в квартиру, он полчаса слушал по радио классическую музыку, потом прибрал комнату, сложил одежду, собрал носки и грязное нижнее белье в пластиковый пакет; вычистил нижний ящик в гардеробе, где лежали все его рукописи. Он горстями швырял листы в мусорный бак, стоявший за дверью черного хода. Он приготовил себе фасоль на тосте и извел последние три чайных пакетика. Затем отправился пешком на дальний конец города, к многоквартирному дому Апарны.

Она открыла дверь и сказала, даже не посмотрев, кто пришел:

— Здравствуй, Робин.

Он вошел в прихожую, Апарна, так и не взглянув на него, уже направлялась на кухню.

— Полагаю, заскочил попить чаю. Робин последовал за ней.

— Да, было бы неплохо. Хотя это не единственное, что мне нужно.

— Разумеется. Чай и сочувствие. Основная пища англичанина.

Он прислонился к косяку кухонной двери, насторожившись от знакомых интонаций, вдруг вернувшихся к Апарне. И тогда, наполнив чайник, она в первый раз повернулась, чтобы взглянуть на него, и он увидел ее глаза, которые больше не сияли, которые больше не были пытливыми и смеющимися, а напротив — тусклыми, налившимися кровью и красными от слез. И где-то в глубине таился гнев.

— Посижу в комнате, если не возражаешь, — сказал Робин.

Апарна ничего не ответила. Несколько минут спустя она зашла в гостиную с двумя кружками чаю. Чай был приготовлен небрежно — слишком крепкий и слишком много молока, а сами кружки грязноваты. Апарна поставила их рядом друг с дружкой на низенький журнальный столик и открыла застекленную дверь, которая вела на балкон. Стоял жаркий, душный день, и никакой надежды, что подобным образом можно освежить комнату, не было; если что Апарна в комнату и впустила, так это вопли прогульщиков, резвившихся далеко внизу на игровой площадке, где имелись пара качелей, горка и несколько бетонных колец. Апарна постояла на балконе, глядя на крошечные фигурки, которые разыгрывали свои шумные фантазии о насилии и борьбе с ним. Затем она вошла в комнату и села напротив Робина. Несколько мгновений они молча пили чай.

— Итак, — сказала она наконец, выдавливая слова с нескрываемым усилием, — что привело тебя сюда?

— Ничего. Я пришел повидать тебя.

— Визит вежливости, Робин? Я польщена.

— Если я зашел в неподходящее время, я всегда могу уйти.

— Интересно, ты действительно ушел бы? Ты наверняка бы удивился, если бы я сказала «уходи».

— А сейчас неподходящее время?